«На Кавказе все чувствуешь ярче. И хочется все узнавать»

Два стула, вернее, то, что от них осталось, зеркало, на противоположной стене кадры с кладбища в чеченском ауле — это проект «Свободное место».

 — Кладбище напомнило мне мемориал жертвам холокоста в Берлине, — объясняет автор Ася Заславская. — Эти надгробия, которые вдруг обретают человеческий масштаб. Камни стоят в человеческий рост, и в какой-то момент у тебя создается полное ощущение, что ты — среди людей. И рядом стулья, на которых уже невозможно сидеть, но которые принес человек именно с этой целью. И знаете, мне много раз говорили, что стулья на кладбищах не характерны для этих мест, что не принято сидеть у могил. Но я приезжала на кладбище два раза и видела, что стульев много. Два стула я забрала с собой, заменила их купленными на местном рынке, и они сейчас тут.

И сколько желающих присесть на них — вы не представляете!

Делать то, что хочешь

— Ася, вы совсем юный человек, 22 года, но вас интересуют эти тяжелые экзистенциальные темы — смерть, утрата, погребение. Откуда, почему?

— По первому образованию я реставратор, моей дипломной работой была реставрация художественного надгробия XVIII века в Донском некрополе, и в принципе я много работала с камнем. Но вообще, тема утраты, тема кладбища — она рано или поздно возникает в жизни каждого человека. Я помню, как выбирала фото своих дедушки и бабушки для памятника. Это было тяжело — просто перебирать эти старые фотографии любимых людей, у меня случился натуральный взрыв мозга, я думала: почему я должна это делать?

Из этих мыслей родился целый проект Mеmento vitae.

А в случае со «Свободным местом», конечно, сыграла свою роль фантастически тяжелая история собственно «места» — Чеченской Республики.

— Контемпорари арт, к которому вы себя относите, мне кажется таким огромным ковром, под который заметают все, что не есть классика.

— Меня хорошо учили в моем училище, я умею многое. Но академический рисунок или классическая скульптура — это ремесло. Блестящее ремесло, которое можно сравнить… например, с математикой. Но для современного художника — это вспомогательное умение, уступающее идее. Идея важнее.

— То есть представить себе, чтобы вы обратились к классическому портрету, например, вы не можете?

— Свою первую скульптуру «Отдыхающая» я сделала в 11 лет. 182-сантиметровая фигура женщины: деревянный каркас, светодиодные лампы, проволока, скотч… В студии архитекторов Лабазовых «ДЭЗ № 5» дети от 4 до 18 лет создавали большие арт-объекты. Я до сих пор считаю, что попасть туда было настоящим везением: нас никто не учил там, что лепить можно только из глины, а ваять скульптуру — только из гипса. Наоборот, мы пробовали работать там с самыми разными материалами. Например, одной из тем была «Невесомость» — и вы только представьте гигантские объекты, парящие в воздухе!

Самое главное, что я оттуда вынесла, — что ты в принципе можешь делать все, что захочешь!

Наверное, если появится идея — я напишу эти «классические» портреты. У меня есть картина «Классная работа» — и она точно про живопись, как принято ее понимать: тонированный под школьную доску холст, на нем так и написано: «Классная работа». Но считать себя художником академического направления я не могу.

Любимая художница художника Цугаева

— Поговорим о триеннале. 2020 год, прямо скажем, грозит изменить все человеческие правила — и искусство в том числе. Насколько «Красивая ночь всех людей» отражает то, что происходит в нашей стране?

— Мне кажется, что здесь можно найти все: и изменившийся человеческий фон, и политические потрясения страны, и особенности географии России — такой большой и разной. Выставка готовилась больше года, ее задумали задолго до пандемии, но именно из-за ковида у участников было больше времени, чем предполагалось. Проекты очень разные — известные зрителю и совсем новые, которые отражают недавние события.

— Интересен принцип выбора участников: один художник рекомендует другого, причем их отношения прописаны отдельно и тщательно. Вас рекомендовал Заурбек Цугаев как «любимую художницу». Но как бы вы для себя объяснили его выбор?

— Он сам так хорошо объяснил свой выбор! Подробно. В конце его «объяснительной записки» сказано: «На этикетке напишите: моя любимая художница». Ему понравился мой предыдущий проект «Шесть восьмых», который я показывала в 2016 году на фестивале «Аланика». По словам Заурбека, этот проект «провоцировал без провокации», «не задевая чувств носителей многовековой культуры Кавказа».

Так или иначе, Заурбек Цугаев не просто выбрал меня для участия в триеннале, он еще очень помогал в реализации проекта, который предложил делать в Чечне.

— Ваш проект «Шесть восьмых» — перформанс свадебной традиции нескольких кавказских народов — он как вообще получился? Вы же везли с собой во Владикавказ на форум «ART Кавказ NEXT» совершенно другую работу?

— Я приехала с готовым проектом «Дорога домой». Он был о людях, которые приезжают в Москву с Кавказа и устраиваются работать таксистами. Проект был о том, что они хотят вернуться домой, но для этого им нужно проехать на 200−300 тысяч километров больше. Но когда я приехала на симпозиум, то там родился совершенно другой проект — «Шесть восьмых». Я узнала о свадебном обычае у некоторых народов Кавказа: привезенная в дом мужа невеста стоит несколько часов в отдельном помещении в полном свадебном облачении. Меня удивило, что эти обычаи совпадают у народов, придерживающихся разных религий, и я стала читать об этом свадебном обычае.

— При этом вживую вы этот обычай тогда не видели?

— Нет. Я увидела его уже в чеченском варианте только этой зимой, побывав на свадьбе. А тогда я решила воссоздать ритуал по рассказам людей и по тем источникам, что нашла в интернете.

Постой, красавица, при мне!

— Скажите, как вам объяснили этот обычай?

— Я старалась получить разные точки зрения, но превалировало «уважение к семье мужа». Ну и, конечно, меня поразил размах кавказской свадебной традиции — количество гостей, подарков, красота платья. Я выросла в Москве и на свадьбе была один раз, когда мне было 8 лет. И невеста была в костюме. Представляете мое разочарование? Девочек зачаровывает свадебное платье — это естественно. А тут платье было поразительной красоты — спасибо куратору Гале Тебиевой, которая уговорила свадебный салон дать мне его напрокат.

— И вот вы в национальном платье и шапочке простояли шесть часов — где? И как вообще все это происходило? Насколько я знаю, на свадьбе входящие рассматривают невесту и часто открыто высказывают свое мнение о ее внешности или о платье.

— Перформанс происходил в доме осетинского художника Георгия Гогичаты, а на «Аланике» уже была представлена видеодокументация, которая длится 6 часов. Первоначально я предполагала простоять 8 часов, через 4 часа даже случилась эйфория и я была уверена, что выстою положенное время, но увы. Смогла простоять только шесть, поэтому у проекта такое название «Шесть восьмых».

Конечно, я не стояла совсем одна: в свете традиции это было бы неправильно. В комнату входили другие художники, говорили о своем, а я не отвечала. И в этот момент ты атрофирован от мира: с одной стороны, у тебя происходит важное событие в жизни, а с другой — ты как будто не имеешь права в этом участвовать, молча стоишь в вакууме, в этом платье и фате. Помню, один художник сказал: «Ну как можно было сделать такой перформанс! У настоящей невесты есть жених, и она счастлива в это время!»

— Ну почему он решил, что все невесты счастливы?

— Не знаю, какие чувства испытывала невеста в эту минуту, должна ли испытывать определенные. Возможно, невест, которые испытывают сходные с моими чувства, не меньше, чем тех, которые просто безусловно счастливы: ведь это довольно серьезный переход из одной жизни в другую — а ты оказываешься вырванной из контекста собственной жизни среди полного молчания.

— Я видела фотографию с «Аланики», на которой ваш папа «берет за руку» виртуальное изображение своей грустной дочки. Это очень трогательно.

— Я тоже люблю это фото, хотя там отчетливо показан диссонанс: и папа на свадьбе дочки не может появляться, и я на этом фото не настоящая.

«На Кавказе ты узнаешь многое о себе»

— Ася, вот «откуда у хлопца испанская грусть»? Вы же, наверное, кроме «пакета туриста», ничего о Кавказе не знали, когда впервые очутились в Осетии? Но сделали уже несколько проектов и продолжаете возвращаться к теме Кавказа.

— Я и была туристом: в прошлом у меня была одна поездка в Осетию практически в детском возрасте. Это была «Аланика» в 2014 году, фантастическое мероприятие! Я уехала в совершенном воодушевлении от всего — от гор, от людей, от еды! И через два года отправила портфолио, чтобы попасть на «Аланику» уже в качестве участника. На Кавказе ты все чувствуешь ярче. И тебе хочется все узнавать. Например, мне рассказали, что по традиции до четырех лет сына воспитывает мать, а отец обращает на него мало внимания. Даже есть легенда, как ребенок был в опасности, но отец не мог прикоснуться к нему, потому что это было бы нарушением традиции! Я думаю, что эти и другие обычаи, о которых я услышала, они как-то еще появятся в моих работах, они обязательно «родятся». Кстати, мои работы были на Кавказе и там, где я не была: в Дагестане и Кабардино-Балкарии!

— Со стороны это все кажется удивительным. Приезжает московская девочка на Северный Кавказ — и начинаются яркие проекты. Вас саму это не удивляет?

— Я себе раньше задавала вопрос: зачем? Зачем я езжу куда-то, и вот возникают стул на кладбище, стоящая в одиночестве невеста или 12 могил с зеркалами? И я нашла самое простое объяснение: я не могу этого не делать!

Ну и, на Кавказе ты узнаешь многое о себе самой.

— На Кавказе художница Ася Заславская узнала, что…

— (смеется) …что не только ради жениха можно простоять шесть часов! Ради искусства — тоже!