«Я не думал, что биолог — это так круто»

Антон Попов — серьезный ученый-биофизик и обладатель патентов, а еще — автор блога в Instagram, где ученые интересно рассказывают о науке «в антуражных локациях НИИ и наукоемких производств». Ему же принадлежит идея запустить science-бар в Нальчике. Такой формат существует в больших городах: люди приходят в кофейню или в бар выпить кофе (или не кофе) и заодно послушать научную лекцию.

Мы поговорили с Антоном о том, кому нужен разговор о науке на Кавказе, почему Европе он предпочитает работу на родине и когда же ученые, наконец, подарят нам бессмертие.

«У нас что, есть ученые?»

— Science-бар — вот чего не хватает в Нальчике. Да, отчасти стереотип, что здесь «всем интересны борцухи и футбол», верный, и прямого запроса на разговор о науке нет, но это только потому, что люди не знают, что о науке можно рассказывать просто и увлекательно. О самых сложных процессах можно рассказать на трех пальцах, и это поймет ученик пятого класса.

Конечно, такие встречи нужны не всем, но прослойка людей, заинтересованных в интеллектуальном досуге, в Нальчике есть. У нас нет цели всех сделать учеными. Человек просто классно проведет вечер в хорошей компании и узнает что-то новое. Мы были бы первыми с таким форматом в республике. Все пришлось отложить из-за коронавируса, но я надеюсь вернуться к этой идее весной.

Я планировал пригласить опытного спикера из Москвы с рассказом о том, как варить стекла, а другие три лектора должны были быть из Нальчика: сотрудник полимерной лаборатории, сотрудник обсерватории в Нейтрино и девушка-провизор. Я хотел показать, что не только из Москвы могут ученые приехать и все объяснить, у нас в городе тоже есть такие люди. Когда в том же Instagram появляются какие-то новости о науке, сразу следуют подколы: «У нас что, есть ученые? Они могут что-то делать?» С этим надо бороться, чтобы престиж профессии повышался.

«Наука на Кавказе есть»

— На Кавказе наука есть. Какой-нибудь ядерной физики, конечно, нет, а вот наука в сельском хозяйстве очень развита. Есть Центр прогрессивных материалов и аддитивных технологий в Кабардино-Балкарском госуниверситете — они действительно крутые. В Грозном, я знаю, есть очень сильная химическая материаловедческая кафедра, тоже работающая во всероссийском масштабе.

Это не тенденция, но отдельные сильные лаборатории есть, и они работают эффективно, правда, на родине о них мало кто знает. Мои прямые эфиры в блоге и встречи как раз для того, чтобы показать, что у нас есть, в том числе на Кавказе. Я сделал прямой эфир из полимерной лаборатории в КБГУ, точно сделаю стрим из нейтринной обсерватории. Еще хочу сделать стрим с осетровой фермы в Тырныаузе — это крутое производство икры и рыбы прямо в горах. И хотелось бы постримить из какого-нибудь наукоемкого технологичного предприятия типа «Севкаврентгена», «Телемеханики», «Кавказкабеля».

Блог со стримами Science Talks в Instagram появился благодаря ковиду. Изначально планировалась серия оффлайн-мероприятий в интересных локациях — в исследовательских институтах, на наукоемких производствах. Так, чтобы не ученый пришел в конференц-зал и рассказал что-то людям, а они сами пришли прямо в институт — это возможность проникнуться научной атмосферой.

Зачем ученому идти «в люди»

— Есть много причин, почему ученому нужно нести науку в массы. В первую очередь, это социальная ответственность: мы занимаемся исследованиями на бюджетные деньги, то есть деньги налогоплательщиков. Поэтому важен этот ответ ученого обществу.

К тому же ученые принимают вызовы наподобие того же коронавируса. Надо рассказывать о том, что мы знаем, чтобы люди не считали, что маска не помогает, прививки не надо делать, а антибиотики можно есть сколько хочешь и когда хочешь без назначения врача. Это все от того, что ученые плохо доносят информацию до человека из ненаучной среды.

Научно-популярные лекции повышают статус ученого, его узнаваемость в научном мире, цитируемость его работы. Финансирующие организации видят, что средства расходуются не впустую, а ученые не только печатаются в журналах, которые никто, кроме научной публики, не читает.

А еще это все привлекает молодых людей в науку. И, конечно, надо ломать стереотипы. Важно показать, что образ сурового ученого, который с утра до ночи читает книги и не живет человеческой жизнью, ложный.

«Профессия биолог в Нальчике — фигня какая-то»

— С 10 лет я хотел стать врачом. Когда сдал ЕГЭ, понял, что в университет на медицинский не поступлю, и поступил в медколледж. Решил, что окончу его, а потом пойду на медфак и все равно стану хирургом. Так получилось, что параллельно я поступил на биологический факультет, и мама меня уболтала все же получить высшее образование, а не среднее. В итоге я окончил биофак КБГУ с отличием. Понял, что перерос уровень КБГУ: к сожалению, многие у нас преподают по непонятным книгам 1970-х годов.

Проблема науки в Кабардино-Балкарии, в том же КБГУ, — это неправильная субординация. В Пущино ты можешь подойти к профессору, членкору, академику и высказать свою идею или возражение. И это не воспримется негативно. Уважающий себя совестливый ученый скажет: «Да, блин, я это недосмотрел, почитаю, узнаю». А в Нальчике ты часто не можешь так просто обратиться к преподу или к завкафедрой: многие считают, что они боги. Это мешает и учиться, и развивать науку.

Я уехал, понимая, что в этих условиях не вырасту. Да и профессия биолог в Нальчике — фигня какая-то, никуда с ней не пойдешь. Хотя, когда я приехал в Пущино, я тоже не думал, что биолог — это так круто. Просто надеялся, что в Нальчике биолог — ничто, а здесь будет как-то посерьезнее. Так что уехал «за колбасой», за тем, где будет лучше. Так все и вышло.

Редкая «эврика!»

— Я работаю в лаборатории роста клеток и тканей института теоретической экспериментальной биофизики. Мы испытываем на культурах клеток и на животных различные функциональные био- и наноматериалы. Впоследствии их могут использовать в медицине — например, при лечении ожогов или при диагностике онкологических заболеваний.

Много лет я изучаю церий — это вещество обладает уникальной биологической активностью и при этом не является токсичным. Это фундаментальные исследования, но у них есть прикладное применение. «Панацерий» — один из результатов нашей работы, он вырос из накопившихся материалов, патентов, статей, различных коллабораций с медиками, стоматологами, хирургами, ожоговыми хирургами, эмбриологами, моей диссертации и диссертаций еще нескольких человек. Он обеспечивает заживление повреждений разной природы — от ожогов до ран после воздействия радиации.

Испытания проводили и на мышах, и на кроликах, и на червяках, и на крысах, и на добровольцах-людях. Я даже на маме своей и на детях его испытывал, потому что уверен в его эффективности и безопасности. Я, кстати, решился, хотя и сомневался, сделать из «Панацерия» коммерческий продукт. Сейчас у нас в лаборатории мы можем производить его небольшими партиями. У нас нет официального разрешения продавать «Панацерий» как лекарство, хотя работает он именно так. В ближайшее время он будет зарегистрирован как косметический препарат.

Конечно, были и отрицательные результаты. Заниматься наукой — это не значит, что у тебя каждый день эврика. Из пяти экспериментов три — это провал, и ты нервничаешь, а потом все перепроверяешь и переделываешь.

Ум против системы

— В России твои условия как ученого зависят от того, где ты работаешь. В регионах они хуже. В Москве все по-другому, а еще в центральных регионах и некоторых городах Сибири, где топовые научные школы — Новосибирск, Красноярск, Екатеринбург, Томск.

Я бы не сказал, что в России все плохо. Я работал в Великобритании, в Германии, в Италии. В целом у нас те же условия, разница в настройках. У нас ты все время с чем-то борешься, надо найти нужный прибор, реактивы. Это сложно, но, если ты шустрый, все получится. А в Европе все механизмы грамотно настроены, все службы вовремя работают, реактивы привозят, приборы чинят. Умы в России есть, но система не дает работать эффективно.

Каждому ученому важно поработать за границей. Важно увидеть подход, принципы работы там — это ведь совсем другая ментальность. В Европе, например, невозможно сидеть в одном университете больше года: тебя будут выкидывать после защиты диссертации, чтобы ты работал в разных местах по разным направлениям. У нас же, в России, можно засесть и жить в одном институте 30 лет.

А главное — за границей ученый найдет коллаборации, а если он вернется в Россию, он будет продолжать делать совместные работы. Сейчас у меня четырехлетний перерыв в поездках, но они нужны. Моя главная идея — получить новые знания там и внедрить их здесь, в России. Многие уезжают навсегда, и это, конечно, плохо. Лично меня мысли о переезде не посещают. Почему я должен жить за границей, если я могу жить и работать в своей стране, заниматься наукой, пусть не с такой суперэффективностью, как в Европе, но тоже на хорошем уровне?

Жить будем дольше

— Самое крутое, что мы сейчас делаем в нашей лаборатории, — начинаем изучать молекулярный механизм воздействия церия. Это мало интересно человеку, который будет пользоваться препаратом, но мне, как ученому, очень. Мы сейчас работаем на мышах на модели псориаза, заболевания, которое доставляет очень много проблем человеку. И у нас есть хорошие результаты. В ближайшее время опубликуем и патент, и статью, и, соответственно, новую формулу препарата, которая будет использоваться для лечения псориаза.

А если делать глобальные прогнозы, чего ждать от биофизиков в ближайшие десятилетия… Таблетку от старости и смерти не изобретут. Зато стоит ждать повышения уровня жизни за счет лучшей диагностики сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний и лучшего их лечения. Средняя продолжительность жизни медленно растет. Ученые доказали, что человек может жить до 120 лет при соблюдении определенных правил — и если исключить какие-то внешние факторы. Думаю, в ближайшие 50 лет нас ждут успехи в продлении жизни. Бессмертия не будет, да оно, мне кажется, и не нужно. Какой смысл в жизни, если она вечна?