«Дома я кричал в подушку»

Немного волчонок

Двери открылись, впустив невысокого, современно одетого парня. Мухаммеду 26 лет, он профессионально танцует лезгинку и играет на фортепиано, кларнете, саксофоне, барабане, дудуке, зурне. А еще — руководит частной школой искусств и учит детей с инвалидностью танцевать. И чтобы понять, как так вышло, нужно заглянуть на много лет назад.

Мухаммед вырос в дагестанском Дербенте в творческой семье. Рос с мамой, с отцом он никогда не виделся. И с юных лет решил, что нужно учиться самому о себе заботиться.

— Дедушка покойный — Алисафтар Арзуманов, один из первых танцоров государственного ансамбля «Лезгинка». Бабушка, она родом из Азербайджана, занималась народным вокалом. В городе во всех ансамблях руководили моя мама, дядя, троюродный дядя, сестра… Я был как палочка-выручалочка — и тут, и там, и меня учили все они. А я сам, так вышло, получил музыкально образование, а не хореографическое.

Ко мне относились не то что без поблажек, спрашивали строже, чем с других. Дядя в два ночи мог разбудить: вставай, тебе на соло выходить. И я вырос перфекционистом. Рамки с благодарностями развешены на стене по дням и годам. Рубашки сначала белые, потом черные. И вот, решив, что недостаточно хорош как танцор, я подумал, что могу стать педагогом.

Все решения принимал сам. Я был такой… немного волчонок. В 14, в 15 лет уходил из дома, уезжал в разные города и работал кем придется. Хотел сам зарабатывать, хотя наша семья не нуждалась. Сам себе устраивал сложности, чтобы их преодолеть. Решил каждое лето ездить в новый город, искать новые знакомства на будущее — всегда знал, что буду в мире искусства.

Мне все это потом помогло. В 17 я уехал учиться в Баку в музыкальную академию, там случалось ночевать и на улице. Но в чужом краю мне было легко. Ориентировался на любой местности — и уберу, и приготовлю, мне не страшно было оказаться без поддержки.

Откуда все эти идеи? Может, просто читал много, мышление другое.

«Ко всем пришли папы, а у меня его нет»

С 10 до 11 лет Мухаммед жил в испанской Валенсии. Но жизнь там, как и отношения с отчимом, не сложилась. Это был очень тяжелый год, но именно тогда он впервые близко столкнулся с людьми с ограниченными возможностями здоровья.

— Я учился в школе для приезжих. Пятый класс, а дети сидят с калькуляторами и считают, сколько будет дважды два. Как-то, увидев бюст Гомера, я сказал: «О, Гомер». Учителя были в шоке. Для меня дети там были тупыми. А я для них — слишком «ребенком». Помню, увидев манекен — живот в разрезе с ребенком, упал в обморок. А они уже все перепробовали в этой жизни к этим годам. Однажды встречаю свою одноклассницу 12 лет с коляской: «Какая красивая у тебя сестренка». Она говорит: «Это моя дочка». А мне говорили, что я бесстрашный, так как катаюсь в лифте один — там до 14 лет нельзя. Они странные.

Так вот, там среди нас была девочка — не такая, как все, моя одноклассница. Обычная на вид, но иногда у нее случался нервный тик. Я спросил у учительницы, почему так, и она объяснила, что бывают такие дети. И предложила записать меня на урок по работе с такими людьми.

Там нам объясняли, что это не крест, особенно если заметить в малом возрасте. Рассказывали, как контактировать с особенными людьми и про тех, кто с ними работает. Мне это понравилось. Вернувшись, я волонтерил три года. А потом захотелось что-то такое придумать самому. Мне всегда хочется быть спасителем. Я подумал, что в детском доме воспитанники такие, как я: у них, как у меня, нет родителя. В четырнадцать пошел в Дербенте в детский дом и попросил взять меня обучать детей танцам. Меня попросили принести рекомендации, а потом спросили: «Зачем тебе это?»

А я причислял себя к ним. Я жестко переживал отсутствие отца в своей жизни, особенно в подростковом возрасте. Или даже вот в первом классе на 23 февраля ко всем пришли папы, а у меня его нет. Я плакал.

Я увлеченно ходил туда три месяца, сбегая из музучилища, и поставил им танец.

Стать отцом

Интернат этот Мухаммед запомнил еще по одной причине. Там он понял, что для него важно в жизни.

— В этом детском доме был мальчик лет пяти. Он так смотрел на меня всегда, все время ждал. Пришел я как-то домой и сказал маме: «Давай заберем этого мальчика». Она говорит: «Я тебя еле тяну, еще сестренка. Куда нам?» Тогда я дал себе слово, что вырасту и в 18 лет заберу его. Думал, что просто дождаться восемнадцати достаточно. Я выполнил это свое обещание, через четыре года пришел его забирать, а оказалось, что он уже усыновлен.

В тот день в детском доме, когда я впервые увидел того мальчика, я подумал, что очень хочу детей. И что я им обязательно дам все, что не получил сам. Мне мама говорит: «Ты такой влюбчивый», потому что я уже в 17 хотел жениться, но это не от недостатка женской ласки, я детей хочу. Даже в детских садах пытался работать, чтобы быть к ним ближе. До сих пор не женат, потому что те, с кем я встречаюсь, хотят пожить для себя. А я так мечтаю открыть дверь и чтобы из нее куча детей ко мне бежали.

Одни носки на двоих

Чтобы строить творческую карьеру, Мухаммед решил переехать из Дербента в Махачкалу. Карьера удалась, но сначала в столице Дагестана пришлось несладко.

— Снимал в общем дворе комнатушку за три тысячи, где был узкий старый диван, школьная парта и раковина. С общим туалетом. Это было очень тяжело. Денег дома не просил принципиально, в итоге моющим средством для посуды мыл и ее, и голову. Я приехал с другом детства, гитаристом Кареном. У нас были одни носки на двоих, утром он уходил в ресторан работать, вечером приходил, отдавал носки мне, и я шел на свою работу. Он, домашний мальчик, не выдержал. А я выжил.

Меня устроили в Государственный оркестр народных инструментов Дагестана. Стыдно говорить, на какую зарплату я жил — пять тысяч. Столько стоила комната в общежитии, куда в вскоре переехал, но тогда я уже работал еще и в трех музыкальных школах. Потом пришел в танцевальный ансамбль «Ватан», попрактиковался, и меня тоже взяли.

Я трудоголик, если надо, работаю и ночью. Через три года после переезда в Махачкалу я уже достаточно зарабатывал и сделал имя: духовиков в Дагестане мало.

А тогда мне очень помогал один человек. Друг нашей семьи, один из самых благодарных учеников моего дедушки. Направил в жизни. А когда в первый раз дал мне тысячу рублей, я тут же пошел подработал, чтобы срочно отдать, принес деньги через два дня, но он их не принял. У нас как-то состоялся разговор, и, будучи 18-летним парнем, я прослезился. Фразу, которую я не смог озвучить, он произнес сам. «Ты хотел бы, чтобы у тебя был такой отец, как я?»

«Как ты с ними работал?»

Мухаммед встал на ноги, стал прилично зарабатывать, но хотелось совсем иных побед. Мимо его дома часто проходили дети с инвалидностью, и он понял, что рядом есть школа для особенных детей. Ему захотелось как-то поучаствовать в их жизни. Он пошел в школу и предложил провести мастер-класс.

— Я не знал, насколько там, так скажем, все плохо. Пришел и понимаю: им не интересно, из чего делается свирель. Они просто сидят. Тогда я подумал: нужен концерт. Включил музыку — и они потанцевали. Я заметил мальчика, под разную музыку он танцевал по-разному. Понимал: это лезгинка, а это восточная. И все, я загорелся: я должен из него сделать танцора. Потом я пришел туда работать. И сделал. Не только из него.

В интернате не ожидали, что кто-то сам придет к ним устраиваться. И никаких свершений не ждали. Споют дети «Жили у бабуси» — уже хорошо. Сначала я работал, потому что поспорил сам с собой, что я смогу научить этих детей танцевать. А потом я к ним привязался.

Таких деток всему надо учить иначе. Как — я не знал, но чувствовал и пробовал. Мне было уже плевать на свое заканчивающееся терпение. Я его дома заканчивал: приходил домой и просто кричал в подушку, потому что понимал, что их нельзя ругать.

Что все получится, я понял примерно на 12-й репетиции. И дал после нее концерт. Школа была в шоке.

Но дальше тоже не было легко.

Когда после меня в интернат пришел новый учитель, он так и спросил: «Как ты с ними работал?»

Уехал, но вернулся

Очень скучать по детям из интерната Мухаммед стал сразу, как уехал в Волгоград. Сделать это его вынудила пандемия: закончились концерты и свадьбы, а жить на зарплату в 10 тысяч рублей молодой человек не мог. Взяв последние накопления, он выбрал город, где еще не был, и поехал искать счастья.

— Ну и Мамаев курган, «Родина мать зовет!» — хотел все это увидеть. Полтретьего ночи, двадцать чемоданов, шестнадцать из них с инструментами, совершенно неизвестный город…

В Волгограде в итоге я открыл частную школу искусств. Еще до открытия через соцсети в нее записалось восемьдесят человек. Делал все сам, даже надувал шарики. Сейчас уже есть команда. Танцы вот преподает парень грузин, у которого я как-то взял в долг пять тысяч. Через пару недель я его встретил, выходил из клиники весь перевязанный, кровь сдавал, говорит: «Девятьсот рублей дают, раз в неделю можно сдавать». Я говорю: «У тебя денег нет?! Я же тебе должен, ты что не напомнил?» Говорит: «Как я тебе скажу, мы же кавказцы, должны друг друга поддерживать». Такому человеку я могу доверить все. Доверил — и уехал обратно в Махачкалу.

Я понял, что слишком сильно скучаю по своим махачкалинским детям из интерната. И они по мне. Пишут, звонят. Спрашивают, когда вернусь. Тогда я оставил все.

Школа в Волгограде содержит сама себя, и мы можем бесплатно обучать детей с инвалидностью. У нас там есть филиал «Улыбки» для детей с ограниченными возможностями. В Махачкале же я решил возродить свой коллектив, но уже не в стенах интерната. Пока ко мне регулярно ходят 12 человек, остальные — когда как. Родители учеников, в основном это одинокие мамы, скидываются на аренду зала, а я все свое свободное время работаю с моими детьми. Мне важны мои махачкалинские дети, потому что это мои первые особенные дети. И родители, которые в меня поверили.

«Как мы это сделали?!»

Под руководством Мухаммеда — дети с аутизмом, синдромом Дауна, задержкой психического развития. Самым крупным достижением «Улыбки» Мухаммед называет четыре первых места в разных номинациях на международном фестивале во Владикавказе. О том, что дети из ансамбля особенные, знал только организатор, они даже репетировали отдельно ото всех, чтобы это скрыть.

— Я до сих пор не понимаю, как мы это сделали. Мне говорят: «Ты относишься к ним, как к профессиональному ансамблю». Я знаю, что они могут, поэтому требую. И они меня не подводят.

У нас самое слабое место — ноги. Поэтому я стараюсь брать танцы с несложным движением в ногах — «Праздник в ауле», танец с кинжалами, а все остальное как положено.

Сложно и с музыкой — ее надо адаптировать. Нужен ниже темп, задержки. Что-то пишу сам, что-то клянчу у коллег-музыкантов. Ансамбль Азербайджана, к примеру, разрешил мне пользоваться их музыкой, пока не запишу свою фонограмму.

Мотивация у всех разная. Когда мы были во Владикавказе, Али, который ножи у нас кидает, видел, что всех вызывают, кубки дарят. И вот он плачет, кубок хочет. А я-то думал, что не будет нам победы: я ведь просил нас не награждать, просто позволить выступить. А тут неожиданно нас объявляют! Кубок держал именно он — и был просто счастлив. Потом ему мама купила такой же кубок и поставила дома. Амина вот любит шоколад, а Али хлебом не корми — дай кубок.

Невозможно без слез

Мухаммед невероятно увлекается, описывая каждого ученика. Считает, что у него нет любимчиков. С огромным сожалением говорит только о том, что мальчик Гули, вдохновивший его создать ансамбль, на занятия больше не ходит.

— Помню, я ему однажды показал на ноутбуке танец «Битва на Ахульго», его прямо заело: «Я хочу быть, как имам Шамиль», и я сделал им кинжалы деревянные…

А вообще, все они разные. Есть парень Расул, он мог взять барабан — и об стенку, если что-то ему в голову придет. Но вообще, у меня дисциплина. Никого не упрашиваю. Нет — уходи.

В интернате у нас был один мальчик в инвалидной коляске, он очень обижался, что я не беру его на танцы. Две ночи я не спал, думал, как я могу этого мальчика ввести в танец. Он хотел именно как другие дети — лезгинку. И вот мне приходит идея: у меня в танце есть силач! Я сделал трактор из инвалидной коляски, и в конце был трюк: будто силач тянет трактор. Как Мухаммад был счастлив в этом тракторе! Невозможно видеть без слез.

За Сулеймана у меня душа болит больше, чем за других. Есть дети, которые совсем молчат, только издают звуки. Он один из таких. Может за собой убраться, посуду помыть, знает все танцы и партии, но не говорит. Официально — аутизм. Когда он начал ходить ко мне, ему было 6 лет. Тогда я дал себе слово перед Всевышним, что, когда он заговорит, я барана черного в жертву принесу. Сейчас ему уже десять.

Конечно, бывают фокусы. Ахмед, который у нас ходит по канату, увидел видео, где во время номера канатоходец притворяется, что падает, и решил это повторить. Только никому не сказал. И вот номер идет, и… Я себя видел в наручниках в этот момент. А он мне после выступления: «Понравилось вам? Я как тот дядя сделал».

Или вот Расул, которого я научил на синтезаторе играть. Он болтушка. Помимо официального диагноза у него есть еще гормональные нарушения, немного такой манерный. Я полгода от него пытался добиться мужской такой звук, боевой выкрик «Хэй!» — не получалось. И вот у нас танец воинов на сцене. В номере они падают, будто раненые. Доходит его очередь, а он не падает, я из-за занавески шепчу: «Падай!» А он мне в ответ на весь зал громко: «Дядя, здесь грязно! Я не лягу, черкеска испачкается, ты же говорил, что нельзя пачкать». Еще таким тонким своим голоском. Весь зал смеялся.

Маленькие победы

За аренду студии для танцев родители детей платят по полторы тысячи рублей в месяц. Сначала платили две — но эта цена оказалась для многих неподъемной. Иногда хореографу приходится вкладывать в дело не только душу — но он знает, для чего это нужно.

— С новой студией у нас пока все сложно. Люди готовы собирать деньги на лечение, а на танцы? Думают, что несерьезно. Но я ведь занимаюсь не танцами. Это инструмент для развития памяти — с помощью рисунка танца, мелкой моторики — барабан, да и много другого. У нас вон мальчик вообще не знал цифры, мы с помощью фортепиано научили. Другой научился управлять пультом от телевизора — раньше не мог! Как объяснить это людям?

Я бы хотел заниматься с детьми бесплатно, но нам приходится оплачивать аренду. За полгода после моего возвращения мы сменили четыре помещения. В садике родительницы жаловались: не хотим, чтоб такие дети были рядом с нашими. Мы боимся ваших детей. Это у нас в Дагестане сплошь и рядом. А кто-то не выгоняет, но поднимает цену.

Мне бы очень пригодилась даже просто помощь волонтеров. Надо сделать свой туалет, а то ходят вниз три этажа мои детки. Плитку я один наверх носил. Но я верю, что все возвращается через Всевышнего. Вот, например, в интернате купил 10 буханок хлеба в столовую, а мне раз, и премия вышла. Купил футболки для детей на свои — а у меня нежданная прибыль. Отвез детей во Владикавказ, свои деньги добавил, мне перепала свадьба в Москве. Я верю в добро и верю, что оно возвращается.