«Мои детские раны не зажили до сих пор»

Халдат Магамадова не любит свой день рождения. Настоящий день, когда она родилась, она не помнит, знает только год — 1934. А дата, записанная в документах, 12 апреля, — это день, когда она, 10-летняя девочка, попала в детский дом в Казахстане и в полной мере осознала, что значит быть сиротой.

Самый горький день

— Каждый год, когда приближается 12 апреля, я думаю: хоть бы никто не вспомнил о моем дне рождении. Сама я о нем никогда не заговариваю и никого не приглашаю. Хотя поздравления получать приятно, когда приходят друзья. Но, когда они уходят, я остаюсь одна с тяжелыми воспоминаниями.

12 апреля — второй самый горький день моей судьбы. А мой первый горький день — 23 февраля 44-го. Тогда меня и пятерых моих братьев и сестер на рассвете подняли с постели, раздетых под дулами автоматов вытолкали из комнаты и, перепуганных, погнали из родного горного села Асланбек-Шерипова неведомо куда, как преступников.

Самому взрослому из нас было 15 лет, младшему — 2 года. Родителей с нами не было. Отец умер. Мама в этот день поехала в Шатой за продуктами. Похоронив мужа и проводив сына и брата на фронт, она работала от зари до зари, чтобы нас прокормить.

Помню ее горячие лепешки и травяной чай — вкуснее ничего никогда не было…

…Нас пригнали в центр села, где было много народу. Военные кричали, собаки лаяли. Женщины и дети плакали. Мы не понимали, что происходит.

В это же время мой старший брат и дядя достойно защищали родину в рядах Советской Армии. С войны они так и не вернулись.

Арбузные корки

— Маму увезли из Шатоя. Как и всех остальных, погрузили в товарный вагон, чтобы отправить в Казахстан. Какое преступление она совершила, что причинили ей такую боль: не разрешили найти детей?..

Нас тоже погрузили в вагоны, в которых раньше перевозили скот. Помню жуткий холод: в огромные щели дул пронизывающий ветер. И невыносимое чувство голода.

Привезли нас в казахстанские степи, в один из колхозов Кзыл-Ордынской области. Мы выжили в пути и потом как-то выживали благодаря тому, что нас иногда подкармливали неравнодушные люди.

Старшие братья — Вахид и Шудди — старались добывать еду. Вахид сам никогда недоедал, всегда отдавал все нам. Вскоре он заболел тифом и умер.

Шудди отправили в детдом. Меня, двухлетнего Султана и сестер Хамсат и Шумисат положили в больницу.

Там мы тоже голодали и очень ждали, когда казахским детям родственники принесут арбузы. Мы доедали за ними корки. Это было очень вкусно.

Материнское сердце

— В один из таких мрачных дней я услышала в коридоре голос мамы. Бросилась будить сестер. Выбегаем в коридор — стоит она… Как ей удалось добраться до больницы? Чеченцам же не разрешали переходить из одного населенного пункта в другой. Видимо, преодолеть все препятствия ей помогла материнская любовь. И она, не зная ни одного русского слова, нашла сначала Шудди, потом нас. Всех, кроме старшего сына.

Представляю, чего ей стоило пережить это. Сквозь слезы она причитала: «Вся моя надежда была на тебя. Моей опорой должен был быть ты…»

Остаться с нами маме не разрешили. Забрав маленького Султана, она уехала в колхоз, в который ее поселили вместе с односельчанами. Пообещала приехать за нами, как только мы поправимся. Но больше мы не увиделись — спустя много лет я узнала от односельчанки, что мама умерла от голода. Умер и Шудди.

После больницы нас распределили по разным детским домам. Меня разлучили даже с моей близняшкой Хамсат. Когда меня уводили, она бежала за мной, плакала.

Детей разлучали, чтобы они забыли, кто они по нации. Тогда хотели духовно уничтожить наш народ.

«Поднимаешь голову, а она падает»

— В детском доме был страшный голод. Те продукты, которые государство нам выделяло, директор детдома забирал домой — своим детям. А нам давали две-три ложки каши в день.

Иногда не было сил встать — поднимаешь голову, а она падает.

Спали мы на деревянных нарах. Было очень тесно. Повернешься налево, направо, откроешь глаза — вплотную, лицом к лицу, лежат другие девочки. Случалось так, что одна из них была уже неживая.

Каждый день от голода умирало трое-четверо детей. Приезжала бричка, заходили люди с вилами, забирали тела, грузили на эту бричку и увозили.

Благо, потом махинации директора обнаружились, и его уволили.

Моя жизнь в детдоме состояла из сплошных оскорблений, унижений и побоев. Дети обзывали меня предательницей. Мои детские раны не зажили до сих пор.

Но были и хорошие ребята — мои друзья. Нас часто посылали собирать дрова — ветки дерева саксаул, которое горит жарче, чем уголь. Кто мало принесет, тому обед не давали. Когда я лишалась обеда, друзья передавали мне хлеб через окно.

Однажды один из воспитателей сильно избил четырех чеченских мальчиков. Они договорились между собой и, выждав время, дали ему сдачу, а потом сбежали из детдома.

«Вы считаете, я это заслужила?»

— В 14 лет меня должны были выписать из детского дома. В это время одна из воспитательниц — кореянка Ольга Ивановна — возвращалась к себе домой, в Самарканд.

Она меня пожалела, забрала с собой, помогла устроиться в педучилище. Я его успешно окончила и стала работать.

Как-то встретила своих одногруппниц — они уже учились в вузе. Я подумала: «Почему я, которая училась лучше всех, должна остаться без высшего образования?» Поступила в Самаркандский пединститут, окончила факультет дошкольного образования.

Учеба мне всегда легко давалась. Завуч в детском доме говорила моим сверстницам: «Вот Магамадова будет сидеть за столом, а вы у нее будете уборщицами».

Когда училась в Самарканде, жила в общежитии. В комнате нас было пять девочек. Так вышло, что все детдомовские и из разных мест. Помню, одна говорит: «Казахстан лучше». Другая: «Мордовия лучше». Третья: «Узбекистан лучше». А я говорю: «А Чечня краше всех». На что мордовка отвечает: «А ты, предательница, молчи».

Все мои страдания и страдания моего народа вспыхнули во вне вулканом — я накинулась на нее как кошка. У меня до сих пор на лице два небольших шрама от той драки.

После института устроилась работать воспитателем в детский сад, где проработала больше 30 лет.

Однажды прочитала в ленинградском журнале «Звезда» статью, в которой некий Муриков написал, что выселение чеченского народа оправдано. Меня захлестнуло чувство несправедливости. Я написала в редакцию письмо, в котором рассказала о своей судьбе. В конце задала вопрос: «Вы действительно считаете, что я все это заслужила?» Вскоре пришел ответ от главного редактора журнала, в котором он извинился передо мной и моим народом.

«Боюсь не дожить до лета»

— Я всю жизнь разыскивала своих сестер и брата. О судьбе сестер по сей день не знаю ничего.

В 1976 году мне удалось выяснить, что брата Султана в детдоме нашел наш родственник и забрал к себе. Рассказывал ему о родителях, из какого мы села, какого рода. Я узнала, что, повзрослев, Султан поехал в Чечню, нашел наших родственников и там обосновался. Моей радости не было предела. В 1984 году я обменяла свою квартиру на грозненскую и тоже переехала сюда. Исполнилось то, о чем мечтала, что часто снилось: я увидела родину и встретилась с братом.

На работу устроилась воспитателем в детский сад, затем работала инспектором дошкольных учреждений в департаменте образования Грозного. Казалось, вот и счастье пришло. Но как там в песне? «А беда на вечный срок задержалася». Это про меня.

О личной жизни я и не думала. Моей семьей был единственный брат, за которым я ухаживала, потому что из-за заражения крови ему ампутировали ноги. Вот судьба: найти брата, чтобы похоронить его…

94-й год был сродни 44-му. Военные события в Чечне. Бомбежки, скитания. Квартиру разрушило. Но смысл в жизни все же был. Еще при жизни брат отдал мне одного из своих детей. Мальчика. Я его с малых лет воспитывала, растила как сына, заботилась о нем. Но и здесь меня настигло горе. Мой Аслан заболел и умер. Онкология.

Сейчас я живу в Грозном в квартире, в которой мне позволили жить очень добрые люди.

Моя отдушина — два моих внука. Они меня часто навещали. Но в прошлом году мать отправила их учиться в Турцию. Они должны приехать на летние каникулы. Я так сильно тоскую по ним, жду их. И очень боюсь не дожить до лета.