— Моя история типична для молодежи, выросшей во время двух чеченских войн. Тогда в Чечне внезапно появились запрещенные препараты и наркотические вещества. Они продавались на каждом углу, как семечки, и казались чуть ли не дозволенными. Многие знакомые и друзья открыто курили травку и глотали таблетки, а некоторые даже кололись.
Я начал свой «путь» с банальной анаши, но очень скоро перешел на тяжелые наркотики. Родственники, шокированные этой новостью, решили сплавить меня в Москву, к сестре. Надеялись, что смогу справиться, покинув военную обстановку.
Действительно, целый год я ничего не глотал, не курил и не кололся. Но потом снова потянуло к старому. Меня вернули в Грозный, где вскоре началась вторая война. Я продолжал употреблять. Даже в палаточном лагере в Ингушетии умудрялся купить дозу. Однажды во время рейда меня задержали с поличным и посадили на три с половиной года.
Мне было 34, когда вышел из тюрьмы с твердым намерением начать новую жизнь. Через год женился, жизнь вроде наладилась. Но однажды не выдержал и купил таблетки. И опять стал опускаться на дно. Иногда просыпался среди случайных и потерявших вид молодых парней. Близкие настолько от меня устали, что говорили: «Может, ты, наконец, передознёшься? Мы тебя похороним и закроем проблему».
Я много лет врал им, манипулировал, давал обещания, которые ничего не стоили. За это сам себя ненавидел. В конце концов, я сдался и честно признал, что мне нужна помощь.
Фото: Петр Ковалев/ТАСС
Реабилитационный центр для наркозависимых в Ленинградской области
Возвращение
— В 2012 году меня определили в московскую наркологическую клинику. Вначале не выдержал и сбежал прямо во время детоксикации — очистки организма. Мучила физическая боль и кумары. Этот процесс может длиться от недели до месяца. Чем тяжелее были препараты, тем дольше, больнее и страшнее отходняки. Бывает, до реанимации доходит. Все это надо перетерпеть, и тогда постепенно возвращаешься в нормальное состояние: налаживаются пищеварение, аппетит, сон, уходит слабость, уменьшается нервозность. Но это еще не все.
Как только очистился, просыпаются нездоровые мысли. И даже соскочив с дури, вы продолжаете мысленно пребывать в той нирване, куда хотелось бы снова вернуться.
Примерно через три недели я перешел в реабилитацию, где с нами работали психологи. Они говорили, труднее всего придется, когда мы покинем клинику и окажемся в привычном социуме. Советовали обратиться к помощи таких же ребят, как мы, — в группу анонимных наркоманов. Некоторые из них приходили к нам по субботам, рассказывали о программе. И как только я вышел из клиники, в тот же день отправился на свое первое собрание.
«Дар отчаяния»
— Программа анонимных наркоманов зародилась в Америке почти сто лет назад, в России практикуется с середины 90-х. Суть ее в том, что, помогая кому-то воздержаться от употребления, ты и сам остаешься чистым. Образно говоря, пациенты становятся врачами.
Наркозависимость — не прихоть, не слабость характера, не отсутствие воли. Это болезнь — хитрая и коварная, и нет никаких лекарств, способных ее вылечить. Риск сорваться остается всегда.
Мы в программе воспринимаем процесс так: я не излечился полностью, но я выздоравливаю, если выполняю определенные действия и рекомендации.
Есть переломный момент — признание болезни, он называется «Дар отчаяния». Дальше ты придерживаешься программы и работаешь над собой, чтобы быть полноценным членом общества, жить не только чисто и трезво, но и качественно.
Мы в группе встречаемся и делимся какими-то переживаниями, проблемами, которые выводят из равновесия, фантомными мыслями, снами. Всем, что может заставить нас сорваться. И обсуждения, откровенные рассказы о своем опыте помогают почувствовать уверенность.
Фото: Марина Лысцева/ТАСС
Семья анонимных наркоманов
— Мы в группах практически становимся семьей. Никто не в состоянии справиться с болезнью самостоятельно. Твое старое окружение опасно. У любого зависимого всегда были и есть «соупотребители» — друзья, друзья друзей, однокурсники, даже родственники. Долгие годы вас связывала одна цель — где найти деньги или добыть наркотики.
Придя в группу, надо избегать старых знакомых. На их место приходят такие же, как ты, — выздоравливающие. Мы становимся близкими людьми — общаемся вне собраний, встречаемся в кафе, ходим в кинотеатры.
У анонимных наркоманов нет требований друг к другу, только рекомендации. Единственное условие для членства — это желание прекратить употребление. И если говорить об иерархии, то главный в группе всегда новичок. Когда он приходит, все внимание уделяется ему, чтобы зажечь, поддержать и замотивировать, чтобы почувствовал: он на правильном пути и все его одобряют.
В группе нет кураторов, должностей, зарплат, но есть традиции и принципы. Мы берем на себя какие-то обязанности и называем это «служением». Например, ведущий, который зачитывает преамбулу, определяет регламент. Или «чайханщик» - он наливает собравшимся чай со сладостями. «Казначей» собирает добровольные пожертвования среди участников и расходует на нужды группы: аренду помещения, профильную литературу, напитки.
Мы все абсолютно равны — мужчины и женщины, бизнесмены и студенты, певцы и актеры. Нередко в московских группах можно встретить настоящих знаменитостей — популярных актеров, телезвезд, которые также прошли реабилитацию. Здесь они абсолютно не звезды, а рядовые участники программы.
«Рушишь молниеносно, а восстанавливаешь годами»
— Новички, попадая в группу, ждут, что все быстро наладится. Но это не просто. Ты можешь все разрушить мгновенно, но очень долго исправляешь последствия. Нелегко вернуть тех, кого тысячу раз обманывал, кидал, предавал.
В реабилитационном центре я много молился. Я понимал, что в мою судьбу вмешалось нечто сверху. Выздоравливал и креп на глазах у сестер, поэтому они первыми поверили в меня и поддержали. Дети и жена, с которой мы давно развелись, в это время находились в Грозном. Потребовалось почти три года, чтобы человек, полностью разочаровавшийся во мне, смог изменить свое отношение. И тогда я вернулся в Грозный, к семье.
Фото: Диана Магомаева
Медаль за чистоту
— После Москвы мне долго не хватало столичной атмосферы. Нас, вернувшихся в Чечню «бывших», оказалось семь человек. Мы продолжали встречаться, ездили в соседние регионы, чтобы пообщаться в группах. Но этого было мало. Так пришло понимание, что нужно открываться в Грозном. Хотя с трудом представляли, как все будет выглядеть, с учетом местных традиций и ментальности. Нужно быть открытым, искренним, особенно на темы, которые больше не с кем обсудить. Это очень важный момент психологической терапии, иначе ничего не получится.
В 2014 году мы открыли группу анонимных наркоманов в Грозном. Поначалу собирались в каких-то заведениях, иногда — у меня на квартире, но вскоре нашли помещение, купили мебель, кондиционер.
Наши собрания, как и в Москве, длятся 1 час 15 минут. Мы тоже выдаем медальки «за чистоту» — за воздержание от употребление в течение 30, 60, 90 дней, одного года и так далее. Встречаемся не каждый день, как в Москве, а по три раза в неделю. В среднем собирается по 10−12 человек, в то время как в столице — от 20 до 40 чел.
Мне 49 лет, я уже восьмой год не срываюсь, жизнь наладилась, и не на что жаловаться. Но это — результат долгих лет усилий. Пришлось буквально «перезагрузить» мозги, изменить привычный образ мысли и модель поведения. Так вот этим в Чечне почти никто не хочет заниматься. Считают, что если ты начал молиться, ходить в мечеть, слушать проповеди и держать пост, то этого достаточно. Внутри же мало что меняется. Поэтому рано или поздно люди срываются.
Конечно, в Москве тоже встречаются такие, но процент возвращающихся к жизни намного выше. Хотя есть и те, кто приезжает выздоравливать в Грозный. По сравнению с Москвой здесь свои плюсы: практически невозможно найти наркотик, даже если есть желание. Знаю русских ребят, приезжавших к нам. Один пожил полгода, другой остался почти на два, потому что в Москве ему не удавалось набрать большой срок трезвости — срывался каждые три месяца.
Фото: Донат Сорокин/ТАСС
Любимый, плохой, больной
— У нас на Кавказе, а особенно в Чечне, — патологическая зависимость от чужого мнения. Поэтому тщательно скрывают болезнь в семье, тем самым нанося вред себе и окружающим. Часто прибегают к абсолютно недейственным и даже вредным методам, от внутрисемейных репрессий: избить, запугать — до «пряников», например обещанием купить новую машину за отказ от наркотиков.
Лучшее, что может сделать семья для больного, — это лишить его всего, отвернуться и создать ситуацию, в которой он ни у кого на свете не найдет поддержки и окажется в вакууме. Хотя бы искусственно, чтобы следующим его шагом стал наркодиспансер.
Самая большая ошибка — это гиперлюбовь матери, которая не может отказать своему чаду, верит и продолжает во всем потакать, буквально убивая его.
На Кавказе употребляющего воспринимают исключительно в негативном свете: он плохой, злой, и надо чуть ли не пожизненно изолировать его от общества. Давно пора избавиться от этого стереотипа и относиться к наркомании как к тяжелой болезни, такой же, как диабет и рак.
В наше время стало модно вести здоровый образ жизни, и это радует. Моя молодость пришлась на 90-е, когда человек считался тюфяком без авторитета, если ничего не употреблял. Любопытство и интерес к наркотикам сохраняется у молодежи и сегодня. «Попробовать один раз» — это самая глупая идея, которая может прийти в голову.
Но эту задачу облегчает улица, а также, к огромному сожалению, отечественное кино и телевидение. Чуть ли не каждый день с экранов показывают, что, попробовав алкоголь или наркотик, ты получаешь массу удовольствия. А что бывает дальше — показывает только жизнь. За каждым употреблением идет расплата, которая может ее испортить.
