Часы надежды

— Это единственный мастер, кто делает Orient. Как нам быть, если он перестанет работать? — трясет зажатыми в руке часами мужчина.

Часовщик стеснительно отмахивается.

Его крохотная мастерская расположилась внутри неприметного старого универмага у набережной Терека. Справа одежда, слева детские игрушки, где-то в глубине стучит сапожник. Обычное место в советском духе, но люди приезжают сюда со всех концов Владикавказа. Для многих 94-летний Магомет Царикаев — последняя надежда спасти любимую вещь. Магомет умеет все: починит старый будильник, исправит дужку от очков. 60 лет назад он, фронтовик, фотограф, мастер на все руки, стал часовщиком именно поэтому: больше сломанные вещи нести было некому.

«Отцу на работу идти, а возле дома очередь»

— Родом я из селения Чикола. У родителей было десять детей: семь мальчиков и три девочки. Днем мама работала в колхозе, а мне как самому старшему приходилось ухаживать за детьми — нянчил, кормил, укладывал в обед спать. Отец был мастером-универсалом. Работал по дереву, стеклу, металлу. В доме своя мастерская. Он был нарасхват. В Чиколу пропускали водоканал — он там; комсомольская машинно-транспортная станция строилась — сразу его привлекли. Мог быть хоть за сварщика, хоть за токаря. Ему на работу идти, а у нас возле дома очередь. Старики, старухи с поломанными плитами, утюгами, часами, сковородками, швейными машинками — соседи, родственники. И на работу опоздать нельзя, и этих людей обидеть.

Как пошел в школу, решил ему помогать. Отец на работу уйдет, а я вместо него с поломками вожусь. Пытаюсь понять, как можно починить. Бывало, несколько раз разберу и соберу. Отец помощь одобрял, но не хотел, чтобы я по его стопам пошел. Считал свою работу тяжелой. Но против того, что в крови, не пойдешь.

Первые часы, дореволюционные машинки и кнут из конопли

— Первые отремонтированные часы запомнил на всю жизнь. Дома был будильник. Красный, с колокольчиком наверху. Он стоял на полочке для керосиновой лампы и упал. Таких будильников во всей Чиколе было две-три штуки. Я тогда учился во втором классе. Прибегал со школы и возился с ним. Это я сейчас понимаю, что соскочил маятник с места. А тогда полтора месяца потратил. Всему учился методом тыка.

Вскоре уже приноровился ремонтировать даже швейные машинки: ножные, ручные, дореволюционные. Потом появились велосипеды. Мне зимой купили велосипед, а к лету я уже раз десять собрал и разобрал его. Зимой делал сам себе санки. Что только не мастерил — поливалку для огорода, тачку с тормозом, чтобы кататься с горы, кнуты делал из конопли. Махнешь — и такой хлесткий звук. Это сейчас конопля запрещена, а раньше у всех в огороде росла. Ей и тапочки подшивали.

В третьем классе в руки попал сломанный фотоаппарат. «Турист», с кассетами. Мне его продал местный фотограф и даже не думал, что ребенок сможет починить такую технику. А зря! Я фотоаппарат отремонтировал. Увлекся фотографией. Где-то даже сохранились детские снимки.

Ровесники завидовали. То, что не мог сделать своими руками, мне покупали родители. Отец работал за зарплату. Первый в классе портфель появился у меня. Было немного неудобно перед одноклассниками. Даже специально пачкал его, чтобы портфель вида не имел и не вызывал зависти. Я был очень застенчивым. С девочками не то что разговаривать стеснялся, даже идти рядом.

Учеба давалась легко, но по-русски не говорил, да и на иронском диалекте дигорцу понимать было тяжеловато. А потом случилось так, что заболел малярией, и меня отвезли лечиться в Орджоникидзе (Владикавказ. — Ред.). Здесь же пошел в русскоязычную школу. Поселился у знакомой медсестры. Та полюбила меня за сообразительность. У сына Екатерины Николаевны был железный конструктор. Мальчик на год был младше и совсем не понимал, как в него играть. А я мог придумать такие варианты сборки, что они все дивились.

Так руками все время что-то и делал — вплоть до армии.

На фронт с напильником и плоскогубцами

— На фронт ушел с двумя друзьями. Отца не забрали как мастера-универсала, дали бронь на всю войну. Как сейчас помню, вышел рыжий русский офицер-лейтенант на порог военкомата и кричит: «Первое пехотное училище. Трое добровольцев есть?» Я тут же сообщил двум друзьям, и мы прибежали. Нас сразу направили из Чиркаты во Владикавказ. Здесь пробыли месяца два. Немцы уже были в Майкопе. И училище эвакуировалось в Грузию.

Нагрузили нас учебными макетами и пособиями, и мы пошли по Военно-грузинской дороге. Четыре дня пешком до Кахетии. Там нас поселили в бараках табачной фабрики. А в октябре 1942 года училище расформировали, а курсантов отправили на передовую. Так я попал в 77-й отдельный истребительно-противотанковый батальон, в роту автоматчиков. Первый бой принял у села Заманкул. Мы всегда впереди, сзади автоматчикам делать нечего.

Однажды автомат спас мне жизнь. Это было в лесу у Эльхотово. Сидел в окопе, а на другом склоне фашисты. Немец нацелился в меня… Пуля попала прямо в патронник автомата. Пару сантиметров выше или ниже — и я погиб бы. Затвор тогда перестал работать. Я спрятался, чтобы немец не стал добивать.

В вещмешке у меня всегда были напильник, брусок и плоскогубцы. Так что автомат отремонтировал сам. И тот служил мне исправно. А пулю, она от удара о патронник превратилась в железный блин, сохранил на память.

Сельский фотограф — это прибыльно

— Война для меня закончилась 8 марта 1943 года: на подступах к Керчи получил тяжелое ранение. Выше запястья, сквозное — все нервы были перебиты. С тех пор кисть почти обездвижена, но я привык настолько, что рана уже не мешает.

А тогда несколько дней добирался до хирургов. В кино показывают все красиво, а на поле боя и перевязку некому сделать было. Так дошел до станицы Тимашевской. Там завшивел так, что удивляюсь, как нас живьем эти вши не съели.

Пытался поехать лечиться в родную Осетию. Но Кавказ только-только был освобожден от немцев, железнодорожные пути разбиты. И каково было мое счастье, когда состав, куда я сел, изменил курс и пошел напрямую до Орджоникидзе! Первый госпиталь, второй… Выписали домой уже как негодного к службе.

После демобилизации немного поработал в райкоме комсомола, потом заведовал колхозным амбаром… Но все это было не по душе. Тогда вспомнил об увлечении фотографией. Стал помогать одному из орджоникидзевских фотографов, он приезжал в Чиколу на съемки. Тот предложил мне работать самостоятельно, даже продал свой немецкий фотоаппарат Voigtlander. И около 20 лет я занимался фотографией в центре села.

Фотография была прибыльным делом. Карманы от денег опорожнял два-три раза в сутки. Особенно любили девушки захаживать. А в день отправки из военкомата целая очередь выстраивалась. Но потом перешел на работу с часами. Все равно их несли ко мне на ремонт, больше не к кому было.

Сны о времени и мечта вернуться в прошлое

— Когда начал всерьез работать, кроме «Победы», никаких других наручных часов не было. И никакие современные с ними несравнимы. Сейчас это внешняя красота с бутафорским содержимым: возьмешься чинить, а оно в руках разваливается. Вот пожилые очень трепетно относятся к своим старым часам. Ни в какую не хотят покупать новые. Я им их часы восстанавливаю и объясняю, что ходить все равно они как раньше не будут, но они и этому рады. Если не могу помочь, объясняю причину и даю совет.

Беру 100 рублей, 50 тоже пойдет. Хотите верьте, хотите нет, но у меня и в мыслях нет заработать деньги. Может, я кому-то еще пригожусь, вот и работаю. Привык быть полезным людям. Дома становится тоскливо. Воскресному дню конца не бывает, жду понедельника.

Часы мне даже снятся. Небывалые, таких еще не изобрели. И вот я их пытаюсь изобрести. На самом деле никогда мастерить часы не пытался. А вот все инструменты у меня самодельные. Вот, полный ящичек. А в этом «брошенки» — часы, за которыми никто не приходит.

Еще люблю машины. Моим первым автомобилем была «Победа». Потом мотоцикл «Харлей» — мечтал о таком! Влюбился в него, как в женщину. До сих пор целый. Водить я уже не могу, хожу с костылями. Но ничего, не унываю. Делаю зарядку — минут 30 в день. Зрение у меня хорошее. По сей день работаю с лупой, с которой начинал в юности. Очки не ношу.

Компьютера и прочего у меня нет. Мобильный телефон вот подарили на 9 мая. Пользуюсь им, чтобы вызвать такси после работы.

Учеников у меня никогда не было. А коллег знаю теперь только по словам своих клиентов. Тех, с кем был знаком лично, уже нет в живых.

Женат я был дважды. Во втором браке родились две дочери. Одна погибла… Это до сих пор самая большая боль в моей жизни. Вторая вместе с трехлетней дочкой живет со мной. Я счастливый человек, каждый день благодарю Бога за то, что он мне дал. Но у меня есть мечта. Очень хочу навестить родной дом в Чиколе. Его на себя оформила родственница, обманула всех — и больше никого туда не пускает. Сейчас нас в живых два брата и две сестры. У всех свое жилье, но умереть хотим в родном доме. Надеюсь, еще переступлю его порог.