«Я мог бы этими руками сотворить и подарить родине еще много скульптур»

В Дагестанском музее изобразительных искусств в Махачкале открывается выставка известного дагестанского скульптора Гейбата Нурахмедовича Гейбатова, отметившего в этом году свое 90-летие. О непростой жизни, своих работах, любимой жене и творческих планах юбиляр рассказал читателям «Это Кавказ».

Настоящее волшебство

— Жили мы в высокогорном селении Микрах, выше нас был только Куруш. Жили небогато. Каждый год отец, как и многие другие горцы, уезжал на заработки в Баку, а зимой возвращался. Вспоминаю такую картину: отец сидит на улице и мнет в руках комок глины. У каждого лезгинского дома в специальном тазу всегда лежала эта готовая глина — белая, серая, желтоватая. Ею мазали полы, стены, подделывали полочки, если кусок откалывался. И вот отец берет комок, помнет его в руках, раз-два, сделает несколько дырочек и положит сушиться на солнце. Через полчаса протягивает мне готовую свистульку — петушка или козлика. И я, довольный, бегаю с новой игрушкой и радуюсь. Для меня это было настоящее волшебство. Я вспомнил об этом, когда в детском доме нашел на подоконнике отломанную от бюста голову Пушкина и захотел ее починить.

Судьба на мою долю выпала непростая. Я рано остался без матери. Она и моя годовалая сестра умерли от малярии во время войны. А мы с братом Султаном оказались в разных детских домах вдали от родины. В селе были очень голодные времена, и отцу пришлось вывезти нас в Азербайджан и определить в детдома. А когда война закончилась, он вернулся и нашел нас с братом. Эти годы сыграли большую роль в моей жизни — и в выборе профессии, и в тематике творчества. Детский дом меня выкормил, вырастил, воспитал. Я полностью советский человек. Я люблю свою страну и понимаю, что, если бы не она, нам было не выжить. Времена были трудные, но когда мои воспитатели увидели мои способности в рисовании и лепке, они меня поддержали. Хотя тогда больше ценились профессии инженеров, земледельцев.

Я окончил Бакинское художественное училище имени А. Азим-заде, где получил фундаментальные знания от замечательных педагогов. Потом продолжил учебу в Ленинградской академии художеств имени И. Репина в мастерской скульптора Михаила Керзина.

Там, в Питере, познакомился со своей будущей супругой — Зинаидой Александровной. Я жил на Краснофлотской набережной. Как-то вышел в булочную. Снег, мороз. В руке у меня огромное яблоко — привез из Дагестана, вернувшись с каникул. Думаю: кто понравится, той и подарю. И тут она бежит с булкой из магазина. Я ее догоняю и угощаю яблоком. Так и познакомились. Потом почти каждый день гуляли вдоль набережной, смотрели на памятники, разговаривали, ходили на выставки, в музеи, театры.

«Что за профессию ты выбрал?»

— У меня были очень хорошие учителя. В Питере с первого курса нам задавали композиции. В кармане всегда был блокнот и мягкий карандаш, чтобы делать наброски. Мы студентами ходили в скверы, парки. Там дети играют, бабушки с внуками, мамочки с колясками… Все занимаются своими делами, а я рисую, набиваю руку. Потом только перешли к глине, пластилину. Когда домой приезжал на каникулы, тоже постоянно что-то лепил, оставлял на столе, потом переделывал, добавлял штрихи. Отец смотрел на это и недоумевал: «Что за профессию ты выбрал, я никак не пойму! Пошел бы ты, сынок, в учителя или во врачи, ходил бы в белой рубашке, в галстуке. Девочки в куклы играют, и ты туда же».

И только спустя много лет он согласился попозировать, и я слепил его. Мне была интересна каждая морщинка на его лице. Сколько в них мудрости, горя, боли… Мой «Портрет отца» попал на зональную выставку в Краснодаре, потом поехал в Москву. И вот после выхода в свет сборника искусствоведа Елены Шмигельской, где она подробно разобрала, проанализировала эту скульптуру, разместила ее фото, я принес эту книгу отцу со словами: «Я тебя увековечил в бронзе, и теперь твой портрет будет храниться в музее».

Отец ответил: «Баркала (спасибо. — Ред.), сынок». И я понял, что именно в тот момент он оценил мое дело и мою профессию.

Я в своих скульптурах хочу сохранить не просто лица людей, но и события, которые они пережили, эпохи, которые они символизируют. Но мои работы — это не собирательные образы. Меня интересуют психологические портреты людей, мне важен их характер. Я хочу, чтобы, глядя на мои работы, можно было понять, о чем думает этот человек, что он пережил, что его волнует.

Культура в лицах

— По моим скульптурам можно изучать дагестанскую культуру. В моей мастерской есть портрет ученого-музыковеда Манашира Якубова, который был главным хранителем архива Шостаковича.

Етим Эмин — классик лезгинской поэзии. Его скульптура помогла объединить вокруг себя целых семь сел, переселившихся с гор после землетрясения. Сельчане вели долгий спор за название нового общего села. И когда в его центре установили мой памятник поэту, село обрело имя Эминхюр — село Эмина.

К 100-летию Сулеймана Стальского я сделал гранитный памятник в районном центре. На бронзу нужны были деньги, но, к сожалению, средства у Союза художников всегда были ограниченными. Часто я добавлял из своего кармана. На Родопском бульваре тоже очень хотелось сделать фигурный памятник поэта во весь рост, а тот, что стоит там сейчас, перевезти в райцентр. Но тоже все уперлось в бюджет.

У меня руки чешутся, как хочется создавать! Но нет заказов, нет спонсоров.

Магомед Гусейнов — известный композитор, очень талантливый. Такие работы я не могу создавать каждый день!

Мой друг Ширвани Чалаев. Гасанов, Кажлаев, Дагиров — все эти композиторы прекрасны. Но у Шивани свой почерк. Я много его произведений прослушал, изучил, прежде чем предложить попозировать мне. Он долго отказывался, говорил, что не хочет, чтобы его портрет потом где-нибудь пылился. А меня не оставляла эта мысль, его образ меня сильно будоражил. И вот однажды он согласился, и я его вылепил.

Главная работа

— Своей главной работой я считаю памятник руководителям дагестанского революционного подполья, который стоит в Махачкале перед Домом Дружбы. Я шел к этой композиции почти 10 лет. Когда в Москве намечалась выставка к 50-летию советской власти, все художники хотели внести свой вклад. И я начал думать над тем, что мне сделать. Меня еще в годы студенчества волновала тема революции. Очень тронула история 19-летнего Абдурахмана Исмаилова. Когда его поймали и судили с другими революционерами, то предлагали покаяться, и тогда его сразу отпустят из зала суда. Но он сказал твердое «Нет!» и был расстрелян.

Я начал делать первые эскизы будущей композиции в 20, 30, 40 см. По моей задумке она должна была состоять из 5 человек — Уллубий Буйнакский, Абдул-Вагаб Гаджимагомедов, Абдурахман Исмаилов, Саид Абдулгалимов, Абдулмажид Алимов. Были десятки эскизов, пока я нашел гармонию между героями, объединил их одним дыханием.

Все эти годы я никому не говорил о памятнике. Знала только супруга. Я работал дома в самой большой комнате нашей трехкомнатной хрущевки. Соседи, постоянно видя белые следы от гипса у дверей и в парадной, спрашивали у нее: «У тебя муж маляр?» Она кивала.

Когда родились дети, я перебрался работать в подвал. А когда Дагпотребсоюз выделил Союзу художников огромное помещение в Махачкале, я получил там место под свою мастерскую с потолками в 3,5 метра. И я попал в рай! Там я начал делать уже каркасы пяти фигур. Планировал сделать их до двух метров: скульптура готовилась для выставки в помещении. Для улицы ее потом пришлось существенно увеличивать в размерах, так как воздух зрительно сокращает высоту в несколько раз.

В последний год перед празднованием специальный выставочный комитет разъезжал по республикам для отбора работ. Накануне Нового года мы с коллегами поздравили друг друга, посидели, разошлись по домам. А утром звонок в дверь. Открываю — передо мной замминистра культуры республики Герейхан Палчаев. «Срочно беги, открывай мастерскую. Все бюро обкома едет туда смотреть твою композицию».

Показывать незаконченные работы я не люблю. Зачем на сырую работу смотреть? Зритель сразу начнет хвалить или хаять. А автор — живой человек и очень ранимый, тонкий. Художник не чурбан, он гораздо выше и глубже, чем иногда кажется. Одно слово может ранить его и зарубить идею навсегда. Было так и у меня, и не один раз.

И вот я, невыспавшийся, бегу в мастерскую. А там уже министры, все руководство пришло. Я открыл ширму, волнуюсь. Они несколько раз обошли композицию, и тут один спрашивает, почему нет Оскара Лещинского. А я не знал, как его вплести в эту скульптуру. Ведь он не был расстрелян в Темиргое в августе 1919 года с остальными коммунистами, его казнили месяцем позже в Порт-Петровской тюрьме. Я обо всех этих событиях знаю из книг и воспоминаний Тату Булач — возлюбленной Буйнакского. Мне отвечают: «Вы же делаете художественное произведение, а не документальный репортаж. Вы, добавив Лещинского, еще и интернациональный вопрос поднимаете — единение русского и дагестанского народов в стремлении к миру и справедливости». Так в моей композиции появилась шестая фигура революционера.

«Страшно делиться планами»

— У меня много планов. Страшно делиться: боюсь, что не успею. У меня есть один эскиз. 250 лет назад жил поэт-бунтарь Саид Кочхюрский. Он писал на лезгинском и азербайджанском языках. За критику ханов и феодального гнета ему выкололи глаза. Я сейчас думаю о нем. Это еще одна тема, которая меня волнует. Он незаслуженно забытый народный герой.

Я мог бы этими руками сотворить и подарить своей родине, которую люблю, еще много работ. Была бы поддержка финансовая. Моими руками надо пользоваться, пока жив, а помощи нет. Сам придумываю, и сам создаю.

Сейчас внукам своим говорю: лепите — это откроет другой, удивительный мир, вы иначе на людей начнете смотреть. Но нет, не лепят, все в телефонах. Поэтому сам их слеплю, — смеется художник. — Хочу начать с внука, который учится в кадетском училище. Это, конечно, больше мечта моей супруги, чтобы я начал лепить внуков, а потом — и правнуков. Пара ее портретов у меня уже есть, теперь пора сделать семейную галерею.

Выставка Гейбата Гейбатова в Дагестанском музее изобразительных искусств продлится со 2 декабря 2022 года по 15 января 2023 года.