Адрес, по которому его можно найти в Шали, Мовлади Юсупов объясняет, как навигатор. Это уже привычка: к Мовлади часто приезжают с местного чеченского телевидения. Но даже без объяснений дом оружейника найти легко. Во-первых, кузнеца в четвертом поколении знают все горожане, а во-вторых, двор Юсуповых, обнесенный серым забором, уж слишком впечатляет своими размерами. Здесь живет Мовлади, его сестра и трое братьев — родные и двоюродный. Семья, в которой вырос умелец, была многодетной — шесть мальчиков и две девочки.
Подкова в доме
Фото: Елена Афонина
Свои владения в общем дворе Мовлади разделил на три зоны. Самая первая из них — кузница. Старая деревянная постройка с надписью «Пхалха» уже покосилась от времени. В этой кузне работал еще дедушка Мовлади. Возле входа лежит связка заржавевших подков. Их обнаружили, разбирая старый дом, построенный отцом семейства. Говорят, что раньше подкову не вешали над дверью, а закладывали в фундамент дома.
— Кстати, подкова — это первое изделие, которое куют мои ученики, — говорит Мовлади. — Сейчас их у меня четверо, в том числе и племянники — продолжают фамильное дело. Они должны не просто выковать пластину, но и изобразить на ней куц. Не знаешь, что такое куц? Только на людях в этом не признавайся. Это узор.
Кузнец знает все термины на родном. Когда показывает мастерскую, создается ощущение, что цитирует чеченский аналог словаря Даля. «Лан» — подкова, «нужа» — наковальня, «левс» — кузнечные меха.
Сердце юсуповской кузни — горн, который смастерил еще отец Мовлади Харон, он тоже был известным оружейником. На чеченском он называется «кхерч». В республике есть много кафе и ресторанов с таким названием. Но объясняется это не национальной любовью к кузнечному делу, а еще одним значением слова — «очаг». Долгое время у чеченцев был целый культ семейного очага. Считалось, что в нем всегда нужно поддерживать огонь, так как дом, в котором он потух, умирает.
«Какой кузнец без ожогов?»
— Никогда угара не бывает, потому что отец сделал вытяжку в соответствии с требованиями безопасности, — показывает Мовлади. — Мы вернулись домой в 1958 году, мне было 4 года. В Шали тогда было много мастеров, и все они уже успели к тому времени занять государственные кузнечные, столярные и плотницкие цеха. А семью кормить надо. Отцу только 26 было. Зато руки золотые — что угодно мог смастерить. Вот и открыл дома кузню.
Самый любимый напиток в семье Юсуповых — это молоко. Тоже отцовская традиция. В советские годы его выдавали работникам на вредных производствах. Факторов, вредных для здоровья, в кузнечном цеху много. Летом здесь очень жарко, зимой высок риск подхватить простуду. Но опаснее всего работа с огнем.
— Какой кузнец без ожогов? — отвечает Мовлади на вопрос о производственных травмах. — Большая искра может отлететь, попадает на кожу, а ты работаешь так, как будто ничего не случилось. Детей тоже так же учу. Сначала они вскрикивали, теперь уже молча переносят. У отца ткань на одежде бывала как сито — вся дырявая из-за искр. А теперь все мастера стали стиляги, даже сварщики в адидасах ходят.
— Кстати, когда железо не сильно горячее, бывает больнее, — смеется Мовлади. — У нас в селе раньше жил кузнец, который мог облизнуть добела расплавленный металл. И ничего с ним не было.
Фото: Елена Афонина
Стены кузни увешаны металлической утварью. В некоторых прутьях угадывается будущее изделие. Это все работы учеников: ножи, подсвечники, вешалки, рукояти для сковородок и инструменты для огорода.
Мовлади говорит, что обжигался много раз. Даже сейчас может по забывчивости схватиться за раскаленный металл.
Тачанка Чапаева
Раньше возле каждого дома в чеченском селе ставили невысокий металлический «турник» с двумя перекладинами. Это сооружение предназначалось для чистки обуви. Чтобы, перед тем как зайти во двор, можно было избавиться от налипшей на подошвы грязи.
— Эти устройства были очень скучные, а отец их всегда украшал художественной ковкой, — вспоминает Мовлади. — Еще я помню, как он мастерил тачанку — украшал ее пятиконечной звездой. Так и называли: «тачанка Чапаева». Они у нас были оттюнингованные: подлокотники красивые делали, углубления для ног. Долгое время на них даже невест в день свадьбы привозили, машин ведь не было.
Мовлади был единственным из шестерых братьев, кто решился продолжить дело отца. Чуть позже, в начале 90-х, семейное мастерство освоил и его брат Мовсар. Братья Юсуповы были самыми известными кузнецами Шали. Но несколько лет назад Мовсара не стало.
Как загибалась сталь
— Незадолго до смерти брата, в 2014 году, нас с ним пригласили на фестиваль холодного оружия «Кинжал» в Ингушетии, — рассказывает кузнец. — Приехали именитые мастера со всей страны. Там был представлен Кизлярский завод, произведения кубачинских мастеров, ножи из златоустовской и дамасской стали. У многих были изделия, отделанные бриллиантами и золотом, в специальных стеклянных колбах. А у нас — простенькие сабли и кинжалы. Мы приехали туда последние, поставили стол, табличку «Братья Юсуповы — мастера из Чеченской Республики». Мовсар приуныл: «Что-то мы с тобой очень скромно на их фоне смотримся». И тут жюри подходит к нам. А брат берет и сгибает перед ними стальную саблю, как резиновую. Они так удивились, прибежали все смотреть, даже Евкуров, я помню, подошел. Ушли мы оттуда с дипломами второй степени.
На изготовление гибкой сабли уходит до полугода. Здесь применяется метод особой закалки, о которой мастер не говорит: не хочет раскрывать фамильный секрет. Но само изобретение не является авторским. Мовлади говорит, что узнал о нем из научной литературы. Свое детище оружейник называет дилетантским. По его словам, раньше у чеченцев были сабли из такого гибкого металла, что ими можно было спокойно опоясаться и закрепить бляшкой.
Фото: Елена Афонина
Кинжалы, изготовленные Мовлади, хранятся в отдельном помещении. Здесь можно проводить экскурсии по видам холодного оружия. Меч-гурда с широким лезвием имеет от трех до пяти канавок. Шашка терса маймал, что переводится, по разным источникам, как «ревущая обезьяна» или «волчок» — более узкая, имеет только два кровостока.
— Прообраз этого кинжала — чабдара — нашли в наших горах, — объясняет Мовлади, показывая очередной экспонат. — Говорят, что он принадлежал тайпу чаберлоевцев. Название происходит от чеченского «чап дан» и означает «сплюснутый металл».
На стенах висят и топоры разных форм и размеров. Они сделаны по аналогии с историческими находками: мастер знает многих специалистов, которые занимаются раскопками.
Каждый из клинков украшен авторским клеймом — золотой ромб с арабской буквой «мим» посередине. Мовлади сначала не хочет говорить, что он означает, потому что это «слишком личное».
— Я долго думал над тем, что бы выбрать в качестве авторской печати, — сдается мужчина. — Как-то встал на молитву, а после нее читал дуа, сложив ладони. И увидел, как между ними образовался зазор в форме ромба. Вот тогда на меня и снизошло озарение.
Ювелирная мастерская
Договориться об интервью с Мовлади удалось только после окончания Рамадана: в священный месяц мастер к оружию не притрагивается. Все это время, говорит он, проводит за миниатюрным ювелирным станком, который стоит прямо под его кроватью.
— Сколько серебра я испортил в детстве, — улыбается Мовлади. — Помню, смастерю какое-нибудь украшение, принесу маме, а она спрашивает: «Ни стука молотка, ни другого шума из твоей комнаты не доносится, как ты все это делаешь?» Я шутил: джиннов эксплуатирую, они мне это все готовят. Я вообще старался тогда ради мамы. Мне нравилось, когда она меня хвалила.
Сейчас серебряные украшения Мовлади почти не мастерит: в основном использует мельхиор или латунь, а сверху — серебряное напыление. Да и нынешний металл, по его словам, другой: мгновенно чернеет.
Фото: Елена Афонина
Мовлади достает контейнер с золотистыми браслетами. Каждый из них стоил ему целого дня. Это рандоль — сплав меди с бериллием. Браслеты украшены узором и пользуются спросом у туристов. Стоимость — от 500 до тысячи рублей. «Можно гнуть сколько хочешь, не сломается», — уверяет ювелир.
— Раньше туристы приходили ко мне прямо домой, заходили в кузню, — говорит Мовлади. — Сейчас мне дали отдельный домик в этнографической деревне «Шира-котар» — здесь, в Шалинском районе, на окраине Герменчука, и мои изделия продаются там. Хотя где только я их не видел. Иногда по телевизору показывают репортаж из государственной галереи имени Ахмата Кадырова, и вижу, что люди дают интервью, сидя на моих стульях за моими столами.
Пондар с колонкой
Визит в дом Мовлади Юсупова — как поход в музей декоративно-прикладного искусства. Отдельная экспозиция посвящена музыкальным инструментам. Больше всего времени у мастера занял пондар, сделанный из сосны:
— Мне сказали, что звук сосновых музыкальных инструментов чище. Но сначала я три года сушил древесину в своей комнате. Говорят, если дерево сохнет на улице, звук у инструмента портится.
Пондар с 7 и с 16 ладами, свирель, металлические музыкальные инструменты — на каждом из них Мовлади может еще и сыграть. «Возможно, у отца научился, — смеется он, натирая смычок. — Хотя нет. Он музыкальные инструменты не мастерил и на меня злился, когда видел, что я их собираю».
Еще один национальный музыкальный инструмент Мовлади усовершенствовал:
— Мне был интересен принцип усиления звука при помощи механической колонки. И я сделал пондар и прикрепил к нему колонку на двух ножках. Она расширялась книзу. Внутри еще установил мембраны, чтобы звук вибрировал и длился дольше. Сделал три таких пондара, два сразу продал, а третий еще в 2009 году забрали на выставку в Госдуму, когда там проводили Дни Чеченской Республики.
Жадность мастера
Изделия Мовлади широко представлены в музеях республики, но частных заказов он не берет. Говорит, что заказчики еще не научились понимать цену ручного труда:
— Если я попрошу 120 тысяч за кинжал, кто мне даст эти деньги? А сколько сил в него вложено. У нас, к сожалению, нет экспертов по оценке оружия. А ведь у чеченцев на протяжении всей истории именно оружие было дорогим, элитным, денег на него не жалели. Да и предпринимательской жилки у меня нет. Я за деньгами не гонюсь, но, конечно, люблю, когда у меня они есть.
Мовлади 68 лет, но он всегда следил за собой и до сих пор с легкостью упражняется с пудовым металлическим шаром. И любит потроллить молодежь, которая не знает о его весе: «Я вот так им играю, а потом прошу подержать. Они-то рассчитывают на легкий груз и от тяжести мгновенно пригибаются к земле».
Фото: Елена Афонина
Оружейник из Шали называет себя сумасшедшим:
— Эта работа портит тебе здоровье и еще делает тебя алчным. Когда у здорового человека просыпается аппетит — ему хочется попробовать чего-то из еды. А у меня он в другом направлении работает: иногда мне придет в голову что-то такое смастерить, не отпускает, пока не осуществлю задуманное. Если у меня прошел день, а я ничего не сделал, считаю его напрасно прожитым. С возрастом, если ты ничем не занимаешься, ты же сам себе не мил становишься. Смотришь в зеркало — и устаешь от себя.
Еще десять лет я назад запасался металлом, деталями — целый склад у меня был. Сейчас мне смешно от этого. Мой брат так же копил и совсем неожиданно умер от пневмонии. И он подал мне пример. Сейчас у меня нет этой алчности, я больше ничего не складирую. Все равно ничего с собой не заберешь. Мы уйдем — и оставим этот мир. После того, как я смирился с этой мыслью, мне стало так легко жить. Даже проблем со здоровьем стало меньше.
