«Лечим рак не только радикально, но и красиво»

Во время борьбы с коронавирусом кажется, что все остальные болезни отошли на второй план. Но так кажется только здоровым. В условиях пандемии никто не отменил, в частности, рак. Заведующий отделением хирургии № 1 чеченского Республиканского онкологического диспансера, врач-маммолог, пластический хирург, хирург-онколог высшей категории Адам Токаев рассказывает об особенностях своей работы — в операционной, в больничных палатах и даже в зале суда.

Чеченский мужчина — маммолог?

— Многие задаются этим вопросом. Удивляются: «Неужели чеченские женщины к вам приходят?» Я прекрасно знаю, каково нашим женщинам идти на прием к врачу-мужчине. Даже не к маммологу. Но все же — да, пациентки ко мне идут. Хотя это случилось не сразу.

Я начинал работать в 2004 году в единственном на всю республику отделении общей онкологии ГКБ № 1 Грозного, рассчитанном всего на 30 мест. Работали в тяжелейших условиях. Реанимации не было, палата интенсивной терапии отличалась от обычных лишь меньшим количеством коек. Оперировали в малюсенькой операционной. Шили капроном и кетгутом, который даже в то время уже нигде не использовался. Часто отключали свет, и я всегда носил с собой налобный рыбацкий фонарь.

В онкологии очень важен послеоперационный период, у нас же не было возможности выхаживать пациентов после сложных операций. Делали в основном по гинекологическому профилю и на молочной железе — таким больным на следующий день можно вставать. Это и определило мою специализацию.

Для стеснительных пациенток сейчас в отделении есть женщины-маммологи. Я их обучаю, передаю опыт: у нас должна быть надежная команда.

Все началось с лягушек

— С детства мне было интересно, как устроено тело человека и вообще весь животный мир. Всегда представлял себя врачом-хирургом и уже в классе девятом препарировал лягушек. Не с целью садизма, конечно. Проводил опыты: иголкой отсоединял головной мозг от спинного — при этом все функции жизнеобеспечения работали, ножницами резецировал нижнюю челюсть. Пытался сам сделать кардиограф.

Нет, я был совсем не идеальным учеником. Директор нашей школы пророчил мне и моему другу будущее наркоманов. Мы с ним потом встречались — вскрывал ему распухший палец, когда уже работал врачом.

После окончания школы поступил в Азербайджанский медуниверситет. Помню, Москва и Питер выделяли Чечне максимум два места на бюджетной основе, а Баку — целых 15. Правда, на них претендовали 97 абитуриентов. Мне посчастливилось пройти отбор и поступить.

Это было военное время, и если в регионах России к чеченцам относились не очень, то азербайджанцы, наоборот, старались помочь, поддержать. Взрослые часто вспоминали, как чеченцы их выручали в армии. Приятно вспоминать студенческие годы.

«Лечим не только радикально, но и красиво»

— Хирургический корпус Республиканского онкологического диспансера, состоящий из трех отделений, открылся в декабре 2014 года и был обеспечен самым передовым медицинским оборудованием. К нам на мастер-классы приезжали ведущие хирурги головных онкоцентров и поражались оснащению наших операционных. Главврачом тогда был Эльхан Сулейманов, нынешний министр здравоохранения республики. Он и пригласил меня на работу.

Наше отделение хирургии № 1 занимается новообразованиями в молочных железах, голове, шее, на коже и в мягких тканях. В настоящее время активно внедряем реконструктивно-пластические операции. То есть если раньше при раке молочной железы мы удаляли грудь, то сейчас имеем возможность либо сохранить ее, выполнив онкопластическую резекцию, либо после удаления полностью реконструировать.

Лечим рак не только радикально, но и красиво. Вообще, вся хирургия — это творческая профессия, на мой взгляд. А пластическая хирургия — особенно. Не было бы творчества в моей профессии, не знаю, смог бы я здесь работать. Плюс я люблю познавать новое. Если нет развития, для чего жить тогда?

Современные методы лечения уже доказали, что рак молочной железы — диагноз не угрожающий. Женщина может жить полноценной жизнью и не чувствовать себя инвалидом.

К сожалению, очень редко пациентки приходят на I или II-А стадии рака — когда молочную железу можно сохранить. Мы проводим онкопатрули, активно работаем в соцсетях и со СМИ, и все равно они приходят на II-Б стадии — когда опухоль размером с грецкий орех. Как правило, уже имеются метастатически пораженные лимфоузлы.

Но и в таких случаях, и даже при III-А и III-Б стадиях мы проводим предоперационный курс химиотерапии, уменьшаем опухолевой очаг вплоть до полного рассасывания, и только потом — хирургия.

По желанию пациентки ставим эндопротезы или же перемещаем ее собственные ткани — с живота, со спины кожу, жир, мышцы.

Два варианта

— Встречаются и неординарные случаи. Как-то меня вызвали к тяжелой больной в отделение паллиативной терапии, где лежат пациенты, которым уже не помочь.

Пациентке 63 года, рост 162 см, а опухоль груди окружностью 83 сантиметра — в половину ее роста. Из-за веса этой опухоли она не может встать. Поверхностные вены под кожей уже с мизинец толщиной, три очага, и скоро будет распад, то есть все прорвется наружу.

Я не спрашиваю, почему довели до такого состояния, не критикую. Просто объясняю родственникам, что есть два варианта. Первый — оставить все как есть, и в скором времени она погибнет от опухолевой интоксикации.

Второй вариант — операция, но здесь большие риски, потому что у больной сахарный диабет, ожирение и гипертония.

Я даже не знал, согласятся ли анестезиологи. Операция очень сложная: полное удаление опухоли, а потом — дефект почти на половину тела, который надо чем-то закрыть.

У нее был достаточно большой живот, и я предложил фартук живота пришить вместо молочной железы. Родственники посмотрели на меня подозрительно. Потом самый старший спрашивает: «Ты такие операции много раз делал?» Я говорю: «Никто такую операцию никогда в республике не делал. Но если вы доверяете, то я сделаю». Ушли, посовещались, потом пришли и дали согласие.

Операция длилась 12 часов. Обычно такие операции выполняют две группы хирургов: одни работают на груди, другие — на животе. Мы же с коллегой сделали вдвоем.

В итоге пациентка осталась недовольна: «Зачем ты мне сюда живот пришил, у меня теперь нет чувствительности». Прожила после этого три с половиной года, в прошлом году умерла от инсульта.

Вазелиновая чума

— Немало женщин в Чечне калечат себя этой гадостью — вазелиновым маслом. Это просто какой-то бич. С начала нулевых его стали активно продвигать женщины-шарлатанки: открывали якобы косметические салоны и зазывали женщин увеличить и подтянуть грудь. У пластических хирургов такая операция стоит от 200 тысяч рублей. Вазелин же вводят за 20−50 тысяч, хотя его себестоимость — 50 рублей.

О пластике груди не говорят родным: никто не поймет. А тут предлагают все сделать за 5 минут — ни шрама, ни рубца, ни госпитализации. И относительная дешевизна.

Но беда в том, что после введения вазелина от него не избавишься. Он начинает пропитывать мягкие ткани, образуются язвы. Если вводят в голень, чтобы выровнять контур ног, он стекает вниз — ноги опухают так, что обувь не наденешь. Если в ягодицы — стекает со временем по бедрам. И ходят бедолаги с этой бедой, мучаются, молчат — ни мужу, ни родным не говорят.

Однажды привезли крайне тяжелую пациентку: рак обеих молочных желез, метастазы в костях, легких, печени. Сидит в инвалидном кресле, ходить не может. Как подтверждение диагнозу сопровождающие ее мать и сестра показали выписку из московской клиники.

После осмотра пациентки спрашиваю: «Давно вам ввели вазелин?» Она изобразила недоумение: «Вазелин? Нет. Девять лет назад лечили, какое-то лекарство ввели». «У вас не рак молочных желез, вам ввели в них вазелиновое масло, и то, что метастазы в кости, — неправда, можете встать и идти».

Мое заключение вызвало бурное негодование матери: «Как ты посмел? Она три месяца уже парализована: метастазы в позвоночнике, ноги отказали! Мы ее даже в санузел на руках носим! Нам в Москве сразу диагноз поставили, дали инвалидность!»

Да, это было похоже на отечно-инфильтративную форму рака молочной железы, а коллеги в Москве, видимо, не встречали такую патологию. Эпицентр вазелиновой проблемы здесь, в Чечне.

Ушли недовольные и обиженные. На следующий день мать вернулась вся в слезах, с извинениями: дочь призналась, что вводила вазелин и что имитировала парализованность. Хотела добиться, чтобы после развода муж разрешил ей видеться с детьми.

На операцию больная пришла на своих ногах. Удалил обе молочные железы и сделал реконструкцию груди.

Когда молчание не золото

— С вазелиновой проблемой давно борюсь. Донес ее до руководства республики, и в прошлом году по косметическим салонам прошли массовые рейды. Всех, кто без лицензии или у кого препараты не сертифицированы, закрыли.

В 2007 году одну женщину-косметолога посадили — пострадавшей была девушка-адвокат. В прошлом году одну осудили, но у нее пятеро детей, младшему — два года, отложили наказание до достижения совершеннолетнего возраста. Сейчас идет следствие в отношении еще одной.

Я, как лечащий врач истца, присутствовал на одном процессе. Подсудимая считала себя правой. Еще и заявляла мне нагло: «А ты докажи, что это был вазелин! Я ей вколола витамины».

Некоторые косметологи считают меня виноватым в том, что их салоны закрыли. Но если работать по закону, никаких проблем не возникнет.

Вводят ли сегодня вазелин, не знаю. Узнаю только в 2025−2028 году. Тяжелые последствия появляются через 5−8 лет, а первые два-три года увеличившие грудь счастливы, еще и родственниц, подруг подбивают.

Проблема еще и в умалчивании. Пациентки умоляют никому из родственников не говорить. Объясняю им: «Вы молчите, а сегодня такой же девушке вазелин вводят, она придет через пять лет и будет плакать, как вы». Все равно говорят «нет».

В основном на этот шаг идут рожавшие женщины. Поэтому хочу сделать стенды с фотографиями пораженных органов и повесить их в родильных домах, чтобы было наглядно видно, к чему приводит введение вазелинового масла.

Знакомлю с этими случаями и коллег из других регионов. Выступал на конференции в Москве с темой «Проблема вазелиновых инъекций в Чеченской Республике. Реконструктивно-пластические варианты лечения».

Жук-знахарь и травник-шарлатан

— Крайне негативно отношусь к альтернативной медицине в онкологии. Каждые два-три года появляется новый вид «лечения»: сода, керосин, пчелы, жук-знахарь…

Многие люди верят. В Египет едут, живут в каких-то лагерях, пьют верблюжье молоко с мочой. В Казахстан, Киргизстан ездят, курдюком лечатся.

Рак на начальной стадии может протекать безболезненно, и больные связывают свое хорошее самочувствие с псевдолечением. А опухоль незаметно прогрессирует, пускает метастазы, и к нам больных привозят уже на носилках. Досадно, что грамотные люди — туда же. Пациентка с двумя высшими образованиями лечилась в Нальчике у знахаря-травника. Зайти к ней в палату было невозможно: вся гнила. Спрашиваю: «Вы же себя видели, зачем продолжали это лечение?» Она отвечает: «Мне травник сказал ни в коем случае не ходить к врачам-онкологам: убьют, они специально химией уничтожают людей, и если вы к ним пойдете, то ко мне больше не приходите». А ее тяжелое состояние объяснял тем, что организм очищается, опухоль выходит наружу, а рана потом зарубцуется.

Сил уже нет такое слушать. Не знаю, как еще доносить до людей, чтобы не запускали свою болезнь, чтобы обращались на начальной стадии, когда можно реально помочь.

Очень важен позитив

— Сегодня из-за коронавируса онкологические больные находятся в группе повышенного риска. Ослабленный иммунитет — прямой путь к заражению этой инфекцией. Естественно, наш онкологический диспансер, как и все, перешел на карантинный режим работы и усилил меры безопасности. Отменены посещения пациентов, ограничены плановые консультации и прием на диагностику. Сотрудников допускают только при наличии респираторной маски и после замера температуры при входе.

Для наших больных большую роль играет позитив. Стараемся оградить их от негативной информации. Картины у нас висят, как в музее. Когда решил украсить ими отделение, узнал, что они довольно дорогие. В школе я неплохо рисовал, поэтому загуглил: «Что нужно, чтобы написать картину маслом?» По списку все купил. Дома открыл видеоуроки на YouTube «Живопись для начинающих». Поставил холст, нарисовал несколько картин и повесил их в отделении.

В итоге художество свое свернул: у красок едкий запах, а у меня четверо детей.

Популярностью среди больных пользуется и книжный уголок. Даже наш электрик радуется: «Адам, как хорошо, что ты сделал этот уголок». Принес свои старые книги в коллекцию. Стараюсь покупать книги, которые увлекают. Когда пациенты читают, меньше думают о плохом. Книги постоянно приходится докупать: их почему-то уносят. Я уже и подписываю, и пишу: «Не воровать».

И еще свои рассказы распечатал. Говорят, читать забавно, такой грустный юмор. Вот, например, рассказ «Позвони мне, позвони» — один из часто читаемых — про то, как даешь пациенту свой номер для записи на госпитализацию, а он может просто так звонить и на рассвете, и в час ночи.

Для себя завел в кабинете муравьиную ферму: расслабляет и глаз радует. После тяжелых операций как раз нужно.

Почему не традиционный аквариум с рыбками или клетка с попугаями? В детстве они у меня были. Во время войны мы уехали на несколько дней, а вернулись нескоро. Когда вошли в квартиру, первое, что я увидел, — разбитый аквариум с мертвыми рыбками и пустую клетку.

Поэтому я завел муравьиный аквариум с маткой и яйцами. Со временем муравьев стало 30 штук, среди них и строители, и охранники, и санитары.

Еще появилась идея поставить в коридоре искусственное дерево и после каждой проведенной операции вешать на него розовую ленточку — символ борьбы с раком молочной железы. Принес из леса деревянный ствол, просверлил в нем отверстия и вставил в них искусственные ветки, которые заказал в интернете. Назвал его «Дерево жизни», на нем сейчас более 170 розовых ленточек.

Нужно еще одно делать — это уже переполнено.