Хозяйка музея

Музей истории города Махачкалы — небольшое круглое помещение на окраине столицы Дагестана. Любому нормальному человеку с первого взгляда понятно, что сделать его популярным невозможно. К счастью, директор музея Зарема Дадаева — человек, явно выходящий за узкие рамки понятия «норма». Она покупает экспонаты по всему миру за собственный счет, организует немыслимые виртуальные экскурсии и выводит проекты музея далеко за пределы его стен, порой охватывая весь город.

Арт-рынок для горцев

На столе Заремы — веселый беспорядок. Громоздятся солидные каталоги прошедших выставок, рядом с ними — тонкие тетради с макетами будущих. Опыта директору не занимать: в 1998 году, накануне второй чеченской войны, она вместе с Джамилей Дагировой создала первую в Дагестане частную галерею современного искусства, которая так и называлась — Первая.

— Искусство — это прекрасно, но как вам, двум молодым девушкам, удалось в такое непростое время сделать его прибыльным?

— Мы окунулись в работу как одержимые. Каждые три недели открывалась выставка с отдельной концепцией, буклетами, оригинальными пригласительными билетами. Поэтому даже те, кто не понимал современного искусства, сознавали, что это серьезно и с нами нужно считаться. Галерист — престижная профессия. При этом за кадром остается то, что ему постоянно приходится тратиться на аренду, печать, выставки в других городах… Часть расходов брал на себя попечительский совет, остальное мы покрывали за счет салона. Тогда многие «новые дагестанцы» дома понастроили, пустые стены надо было заполнять. Услышав цены в тысячи долларов, они хмурили бровки и говорили: «Почему так дорого?» Московский галерист Айдан Салахова в таких случаях спрашивала: «А ты одеваешься в бутике или на барахолке? Ездишь на „Мерседесе“ или на „Запорожце“?»

Ценообразование в искусстве индивидуально и субъективно, за пять минут его не объяснишь. Но мы не имели права допустить, чтобы человек ничего не понял и ушел. Для горца непонятное плохо. Приходилось беседовать часами. Тем, кто говорил: «Я и сам так могу!», давали кисти и говорили: «Рисуй!» Они сразу прятали руки. Иногда мы показывали гостям две абстрактные картины. Одна — студенческая, вторая — работа мастера. На вопрос, какая из них лучше, все выбирали правильно. В итоге мы сформировали арт-рынок и взрастили коллекционеров современного искусства. Дагестанцам присуще чувство прекрасного, только знаний не хватает.

— Почему же люди без образования покупали ваш абстракционизм, а не условного Шилова, который им гораздо понятней?

— Самые сильные и востребованные художники мира работают в концептуальном и нефигуративном искусстве. В Дагестане эта традиция органично вытекает из орнамента и мусульманского запрета на изображение живых существ. Здесь не могла сложиться школа реализма. К тому же мы раскрутили бренд и стали модными. Ходить в «Первую галерею» было престижно. Один чиновник постоянно допытывался: кто ваш маркетолог? Почему галерея во всех изданиях, на каждой полосе культуры? А мы просто делали свою работу.

В конце 1990-х и начале нулевых махачкалинская культурная жизнь бурлила. Потом этот котел почти выкипел. Сперва еженедельник «Черновик», затем остальные газеты одна за другой отказались от полосы «Культура». Да, прибыли от нее мало, но есть и более важные вещи, чем прибыль! Твое издание формирует общественное мнение. Ты бьешь себя в грудь и говоришь о патриотизме, а потом убираешь колонку культуры и делаешь общество беднее духовно. Нельзя воспринимать искусство по остаточному принципу. Это — стержень нации, который даже прочнее, чем экономика. Со временем дефолт забудется, а художников будут помнить.

Один в поле — воин

В кабинет просовывается острый горский профиль и с непередаваемым акцентом объявляет:

— Прорвался вода!

Директор музея спешит на место аварии руководить спасательными работами. По всему видно — занятие это для нее привычное. Беседу мы продолжим нескоро…

— Почему ты сменила престижную «Первую галерею» на этот музей, где руководителю приходится быть и меценатом, и немного сантехником?

— К 150-летнему юбилею Махачкалы построили мемориальный комплекс, посвященный советским интеллигентам, работавшим в Дагестане в 1920−1930 годах. Венчала его статуя русской учительницы. В 2007 году бывший мэр Саид Амиров разместил в этом здании музей истории города Махачкалы. Меня пригласили на собеседование, и я поставила условие мэру, которому не принято было ставить условия: пойду поднимать новый музей, если мне не будут диктовать художественную политику. Он согласился. Так я ушла из благополучной «Первой галереи» на новую площадку. Мне хотелось, чтобы она работала, не сделалась мертвой сущностью. Мы не ограничивались одной лишь историей города. Махачкала — столица Дагестана, а значит, в ее музее возможны любые проекты о республике. В конце концов, современные художники тоже работают в Махачкале.

Фонды у нас были нулевые. Ни сотрудников, ни экспонатов, и полтора месяца на подготовку к открытию. Нужно было освоить 700 выставочных метров, издать каталог, найти и отреставрировать дореволюционные изображения Махачкалы, оформить документы и набрать людей. Я себе сказала: «Дадаева, если ты это вытянешь, то сможешь в жизни все».

Едва открывшись, мы воззвали к махачкалинцам — не выбрасывайте личные архивы! Отдайте нам. Люди понесли в музей важные пустяки, которые и создают флер времени. В Ставрополе в постоянной экспозиции я как-то увидела обертку конфеты начала прошлого века — и страшно обзавидовалась. Без таких замечательных мелочей цифры и фото не оживут.

В последний момент мне позвонили — ребята выловили в Избербаше старый якорь. Нужен? Я: конечно! Прихожу домой, выгребаю последние сбережения — ведь если я сейчас не куплю такую редкость, я ее никогда не получу. До сих пор это один из самых серьезных экспонатов. Главное в жизни — не деньги, а закон созидания. До тебя не было ни выставок, ни книжек, а теперь они существуют. Можно ныть, причитать, куда все катится. Я тоже иногда так делаю, а потом говорю себе: просто хорошо работай. Я точно знаю — один в поле воин. Наша культура формируется усилиями конкретных людей — таких, как Иван Морозов и Сергей Щукин, оставивших России одно из лучших мировых собраний французской модернистской живописи.

— Наверняка у тебя был план, как добиться успеха в безнадежном деле популяризации музея без экспонатов, далеко от центра города.

— Постоянные экспозиции собирают десятилетиями. Не имея фондов, мы сделали ставку на громкие проекты. Перед названиями большинства здешних выставок можно ставить слово «впервые».

Однажды я попросила сотрудников описать музей, как если бы он был человеком. Получился современный любознательный юноша, которому не все равно. С молодежью действительно классно работать. У них нет пафосной Махачкалы. Они снимают то, что их волнует и беспокоит. Удивительные фотографии и ракурсы — зачастую не поймешь, что это Махачкала. Сколько любви у этих ребят к такому маргинальному, странному, некрасивому, но все же родному и близкому городу! Даже когда они это отрицают, ругают его, по материалу видно.

Диалоги с городом

— Как-то раз мы напросились к профессору Серопяну, большому знатоку города. Он патологоанатом, знает махачкалинцев изнутри. Девчонки попросили у него набор металлических многоразовых шприцов. А он сказал: «Оставьте. Вдруг война? Тогда они пригодятся». Не покидает нас память о войне. Однажды я внезапно проснулась рано утром от фразы «Вспомним всех поименно». Так появился проект «Я погиб за Родину». Больше 95 тысяч дагестанцев погибли в Великой Отечественной. Сведения о каждом воине мы перевели в цифровой формат и проецировали на экраны — в музее и на рекламных биллбордах города. Вверху не менялась красная надпись «Я погиб за Родину», а под ней 178 часов подряд они поочередно «выходили из строя» — имя, фамилия, короткая биографическая справка. Даже ночью, когда их точно никто не видел. Главное, что каждый вспомнился. Вышел из вечности и ушел обратно. 9 мая 2009 года на всех электронных дисплеях Махачкалы сияли их имена. Когда я договаривалась об этом с руководителями рекламных служб, меня спросили: «Вы знаете, сколько стоит минута рекламного времени?» Я ответила: «Нет. И вы забудьте на этот день».

В рамках проекта «Диалоги с городом» я исследовала морфологию городского текста — как город говорит со своими жителями через объявления, вывески, надписи в лифтах, на футболках, в маршрутках… Особенно меня поразила фраза на аварском у входа во двор: «Умоляю, не кладите сюда мусор!» А внизу — три черных пакета. Получается, люди спустились с гор, из аварских районов, стали горожанами и страдают, что новое поколение понаехавших мусорит. Еще мы записывали звуки Махачкалы — шум прибоя, азан, грохот стройки, крики: «Рыба, рыба!», «Горячие бараньи головы!»… Из этого родилась аудиоинсталляция городской полифонии. Ее потом австралийцы хотели купить. Но я, конечно, бесплатно передала.

Через год после открытия у меня родилась идея проекта «Умный город» — установить на высоких зданиях бегущие строки и транслировать культурную и научную информацию, чтобы Махачкала обучала даже тех, кто не читает книжек. Город ведь живой, ему важно, из кого он состоит.

Мы сотрудничаем с лучшими музеями мира, работаем в библиотеках и архивах. Нам везде помогают. Только Дагестанский объединенный исторический и архитектурный музей по непонятной причине отказывает во всех наших просьбах. Зато благодаря этому мы вынуждены больше искать за пределами республики и находим редчайшие материалы. Я как одержимая езжу по стране, даже в Нью-Йорке выкупила собрание фотографий Дагестана. А еще в музее самая большая коллекция дореволюционных открыток республики.

У нас до сих пор нет хранилищ. Полтора года не финансируются выставки. Вкладываем собственные средства. К счастью, друг музея Эмиль Азизов понимает, что я, его жена, буду дымить и полыхать, если не случится нового проекта. Он шутит, что я и замуж за него вышла потому, что он руководит типографией, чтобы печатать буклеты. Условия работы порой невыносимы, но посетителям об этом знать не нужно. Пусть видят парадный зал.

Орнамент из кизяков и бурки из плюша

За много лет работы Зарема заслужила единственное официальное звание — почетный житель аула Чох. Она им очень гордится. После выставки, посвященной этому селению, глава администрации неожиданно вручил ей диплом, к которому прилагался участок в Чохе. За диплом Дадаева поблагодарила, а землю не взяла. Сказала: «Ваши предки за нее кровь проливали и раскидываться ею не нужно. Мы — пришлые, пусть чохская земля остается чохцам».

— Традиционное искусство часто напоминает мне современное. Та же кайтагская вышивка выглядит очень смело и прогрессивно. Можно ли нащупать живую связь между старым и новым?

— На стене моего кабинета висит работа художника Апанди Магомедова из цикла «Кизяки». Когда мы показывали этот проект в галерее, молодежь хихикала — мол, выставили дерьмо. А я им в ответ: что такое кизяк? Природное топливо. Топливо — это тепло. А тепло — это жизнь. Не будь кизяков, дагестанцы бы жгли деревья. Надолго бы их хватило в горах? Вот и получается, что горцы выжили благодаря этой высушенной навозной лепешке.

— Меня поразило, что в селах кизяки не просто складывают в штабеля, а составляют из них затейливые орнаменты.

— Апанди ездил по селам и фотографировал стены из кизяков. Могли же хозяйки накидать их в кучу? Но им помешало чувство прекрасного. Самосознание народа сформировалось в горах. В этот суровый край люди полезли ради свободы и независимости. Пусть полгода зима, но это — моя собственная гора, и я буду обустраивать ее по своему разумению. Несмотря на холод и лишения, наши предки не забывали о красоте даже при лепке кизяков. Поэтому я так люблю старый Дагестан. А за современный мне стыдно. Ужасно, когда у государственного академического ансамбля «Лезгинка» плюшевые бурки. Ах, в настоящей моль заведется. Да кто тебе дал право интерпретировать незыблемое? В традиционном искусстве, в отличие от современного, это недопустимо. Дагестанец в плюше и стразах смешон. Ты — представитель неведомого народа, интересный миру только своей культурой. Не беги за Европой. Используй блага нового времени, переформатируйся, если нужно, главное — останься собой.

— Несколько лет назад немка делала фильм о живописнейшем горном ауле с древними каменными домами. А один из сельчан подошел к ней и сказал: «Зачем ты нас позоришь, снимаешь всякое старье? У моего тестя в городе дом с евроремонтом, съезди лучше туда. Вот где красота!» Люди сами не понимают своего богатства.

— Дагестан такой маленький на карте мира, а здесь и ковроткачество, и резьба по дереву, и керамика, и ювелирка, и оружейники, и плетение циновок. Неслыханное множество ремесел! Поэтому мы зажрались. Растрачиваем свое достояние.

Махачкала — один из самых развивающихся городов России. За 15 лет она выросла в три раза. Массово спускаясь на равнину, мы сильно мутируем как нация. В горах — адаты и общины, а в городах — непозволительные поступки. И городская архитектура тоже рваная, несуразная. Всюду бетонные мутанты. Человек смотрит на них и становится агрессивным. Я задумала проект «Тяжелобольная архитектура». Обмотать такое здание марлей, как бинтом, а внизу сделать выставку фотографий из книги Геннадия Мовчана «Старый аварский дом». Чувство гармонии и вкуса присуще горцам, нужно лишь адаптировать его к городу. Противопоставить архитектурную традицию сегодняшнему хаосу.

Тяжело видеть, как гибнут наши культурные корни. Архитектурный эксперт Аркадий Гольдштейн написал замечательную книгу «Башни в горах». Ее издали серьезным тиражом и тут же изъяли из продажи — потому, что он критиковал министерство культуры, которое никак не боролось за сохранение старинных башен. Отвернулись от горькой правды и сделали вид, что ничего не происходит.

— Почему ты отказалась от должности министра культуры республики? Может, тебе бы удалось победить государственное равнодушие?

— Я не чиновник. Меня и в музее бюрократия тяготит. С таким характером отправиться в правительство — значит умереть внутри. Я вежливо объяснила, что у меня другие приоритеты, планирую стать мамой. Мы не так долго на этом свете. Зачем себя ломать? Жить и работать нужно в радость!