Театр вне времени, в аквалангах и на Луне

43-летний театральный режиссер из Санкт-Петербурга успел поработать в разных регионах страны и за рубежом. Последние несколько лет он тесно сотрудничает с театрами Дагестана, предлагая местной публике свои оригинальные трактовки классических и современных произведений. И его работы никого не оставляют равнодушными.

Имя Дмитрия Павлова на афише — уже повод и зачастую причина пойти на спектакль. «С ним театр всегда настоящий, объемный», — говорят о нем актеры. Прорыв в сценографии, смелость режиссерских приемов подняли театр Дагестана на ступеньку выше, считают критики.

«Асият» — инсценировка поэмы «Горянка» — не первое обращение режиссера к творчеству Гамзатова. Совсем недавно в Махачкале на сцене Дагестанского театра оперы и балета состоялась премьера музыкально-драматического концерта «О тебе я думаю» по произведениям поэта. Свой взгляд на творчество Расула режиссер представил и в спектакле «Последняя цена» на стихи и прозу Гамзатова. Постановка с большим успехом идет на сцене Лакского театра и в других регионах страны, куда театр выезжает с гастролями. Гамзатов в трактовке Павлова для многих зрителей стал открытием.

— Должен сказать, Расул Гамзатов далеко не мой любимый поэт, — смело признается режиссер. — Но, как мне кажется, я обнаружил у него очень ценные мотивы. Они в большей степени экзистенциальные — но как раз такие, к которым не привыкли в Дагестане почитатели его творчества.

— Да, мне представляется, что дагестанская публика хочет видеть привычного Расула, которого она знает. Не кажется ли вам, что «Последняя цена» получилась слишком мрачной?

— Нет, не кажется. Мрачность для меня — это путешествие в себя, исповедь, крайняя искренность. В этом тот же подлинный Гамзатов, о котором я говорю. Темы войны, матери, утраты, путь художника — согласен, это не весело. Спектакль многослойный, метафорический, он наполнен символами, и познанием творчества одного Гамзатова тут не возьмешь. Спектакль философский. Как говорил Мамардашвили, философия — это размышления о смерти и о страхе смерти. Этого у Гамзатова сполна. В «Последней цене» он далек от сложившегося образа поэта из большого ряда советских громогласных певцов. Он оказывается глубоким и чаще печальным, что естественно природе поэта. Думаю, мне удалось обнаружить в нем этот тон. Он зазвучал особым, до сих пор неизвестным, «непривычным» голосом и даже, скорее, шепотом. От этого и возникло примитивное непринятие постановки некоторыми знатоками. Да, такой взгляд на Гамзатова не для третьих глаз, но разве это плохо — увидеть его не в знакомом, таком подлинном качестве?

— Это вообще тенденция в современном театре — какой-то страх перед прямым следованием за автором. Иногда он просто теряется.

— Я ясно понимаю одно: спектакль не бывает классический или не классический, он либо живой, либо не живой. Никому не интересно смотреть спектакль не про себя, не про сегодняшний день. Основная тенденция всегда одна — поиск нового способа коммуникации со зрителем, с залом. И постмодернизм — это тоже разговор с человеком о человеке, с его внутренним миром. Для кого-то в тех или иных направлениях автор потеряется, а для кого-то обнаружится и раскроется. Режиссер не может без драматургического материала, но любой спектакль — это трактовка произведения. Режиссер берет авторство в свои руки, извлекает смысл из текста, а из этого — идею. И нелишне, если это будет еще и талантливо.

— А приживается ли постмодернизм в Дагестане?

— Когда я смотрю спектакли национальных театров, мне кажется, Дагестан — это родина постмодернизма, а также сюрреализма.

— "Чайку" свою вы перенесли в современность. Аркадина курит айкос, а ее сын Константин упоминает Евгения Водолазкина и так далее. Это ваш способ диалога со зрителем?

— Режиссеру необходимо находить отклики на события сегодняшнего дня. Нарядить героев в спортивные костюмы и усеять все приметами времени под современную музыку — это совершенно не значит осовременить. Равно как и оставить всех в кринолинах страдать в красивой усадьбе в ожидании «управляющего, не дающего лошадей», тоже не означает быть преданным классическому театру. И то и другое может быть пошлым и вульгарным, а чаще глухим бессилием — не слышать себя, автора, его «жизненные истоки». Хотя у него и усадьбы, и замки, лошади, и шпаги. Классику невозможно не осовременивать, проблемы должны находиться в сегодняшнем дне, спектакль должен быть про нас, не музейным, не архаичным. Даже если Гамлет цитирует Елизарова и Уоллеса, а Дон Кихот вэйпит и все это происходит вообще вне какого-либо времени, в аквалангах и на Луне.

— Знаю, что следовать предпочтениям зрителей — не ваш путь. Но не может быть, чтобы вас оставляла равнодушным реакция публики. Вас не задевает, когда кто-то покидает зал во время спектакля или говорит, что работа не понравилась?

— Не задевает, но многое объясняет. Человек часто не готов к искренности и свободе, на Кавказе это особенно выражено. Товстоногов говорил, что режиссер не должен опускаться до того зрителя, который не дорос до его восприятия. Театру нужно не ориентироваться на начинающего зрителя, а расширять круг понимающего, вызывать эмоции, споры — человек не должен уходить холодным. Вопрос к зрителю: насколько он готов в сегодняшних реалиях к серьезному разговору с собой? Это очень интимный процесс, труд — сопоставить свою судьбу с героем, сострадать, даже порой через смех. И все это диалог со своим внутренним миром, у кого-то, может быть, и пустым.

— А как относитесь к критике коллег?

— Если она компетентная, авторитетная, прислушиваюсь, мучаюсь, перевариваю, принимаю. Но авторитетов мало, а коллег много.

— Чем для вас стал Дагестан?

— Кавказ вообще занимает немалую часть моей жизни: меня связывают родственные отношения с Грузией. С театрами Дагестана я сотрудничаю уже пять лет. И, если мои работы кому-то что-то дали, я рад. Но надо сказать, что за это время я не ограничивался географией Кавказа и работал в разных городах. Но все-таки за эти пять лет в Дагестане я поставил 17 спектаклей, в том числе в национальных театрах на пяти языках — полагаю, хороший этап.