«Я недоиграла в своей жизни»

Этой осенью на подмостках Чеченского государственного драматического театра имени Ханпаши Нурадилова впервые после войны показали шекспировскую трагедию. «Отелло», поставленный приглашенным из Санкт-Петербурга режиссером Романом Мархолиа, был, во-первых, современен — так, вести с Кипра здесь сообщали по видеосвязи, а во-вторых, приобрел национальные черты. Ни на одной сцене мира Дездемона не слышала в своей адрес пожелания «Дала алаш йойла хьо» («Да убережет тебя Аллах») на чеченском. И хотя главными героями были мавр и его жена, любимицей зрителя стала Эмилия, которую сыграла художественный руководитель и директор театр Хава Ахмадова. Зал был впечатлен и ее стильными костюмами от модного дома «Фирдавс», и экспрессивным танцем с Яго, и, разумеется, ее игрой: создавалось ощущение, что актриса просто была собой.

Кто погубил Дездемону

— Эмилия, которую я сыграла, — женщина со своей историей. Ее нельзя назвать однозначно положительной или отрицательной. Впрочем, как и любого из нас. В разных обстоятельствах человек проявляет себя по-разному. На мой взгляд, не может быть интересен просто злодей или просто положительный герой. Иначе это будет просто сказка про Бармалея или Василису Прекрасную. Шекспир писал очень непросто. У нас и Дездемона довольно дерзкая, да, искренняя, чистая, но с характером. И это правильно. В наше время Дездемона не будет закатывать глаза, кричать «Ах!» и падать в обморок. Роман Михайлович сделал ее моментами очень агрессивной — она такая же, как многие современные девочки.

Эмилия — другая. Она жена Яго, у них большая разница в возрасте, и их брак держался на огромной любви, которая, к сожалению, прошла. И свободное от любви сердце Яго наполнили жажда власти, зависть и тщеславие. Эмилия мучительно переживает эти перемены, пытается разглядеть в своем муже прежнего парня, в которого была влюблена. Ради него она ворует этот платок, поступается собственными принципами и оказывается замешана в преступлении. По мне, главный виновник смерти Дездемоны — Эмилия.

Я долго отказывалась ее играть. Не потому, что не хочу, — я вообще считаю, что недоиграла в своей жизни. Но быть руководителем театра и актрисой на сцене очень трудно. Актерская работа требует полной самоотдачи и много времени. Причем не только когда ты репетируешь на сцене. Ты должен жить этой ролью даже вне театра, иначе из нее выбиваешься. Я прекрасно это понимаю, потому что я режиссер, и требую этого от своих актеров. Но Роман Михайлович умеет убеждать. В целом это было полезно для спектакля, ведь на меня ориентируется весь мой коллектив. Я задавала планку, к которой всем пришлось стремиться. И у нас получился прекрасный спектакль.

Хава — горячее сердце

— Я пришла в театр в 17 лет по приглашению народного артиста РСФСР Мималта Солцаева. В 9 классе я прочитала в газете объявление, что проходит отбор молодежи для обучения в Воронежском институте искусства. А я всегда мечтала о сцене. И, надо сказать, выглядела очень взросло для девятиклассницы. И вот я вырядилась — у меня был красивый черно-золотой костюм, который мама привезла из Одессы, нацепила большие пластмассовые клипсы, они тогда были очень модными, и вся такая нарядная явилась на отбор. Выглядела на все двадцать. Я прошла все туры — и пошла обратно в школу. Потому что куда мне в институт? Мне же доучиться надо. Тем более я не хотела поступать в Воронеж, планировала пойти прямиком в ГИТИС.

Я просто хотела себя проверить, поняла, что все нормально, — и исчезла. А они, видимо, после этого отбора долго меня искали. Мобильных телефонов тогда не было.

Уже осенью, когда я перешла в десятый класс, мы, как активисты школы, стояли в почетном карауле возле Вечного огня напротив обкомовского дома в центре Грозного. И вот мы с одноклассниками стоим в военной форме, плащ-палатке и пилотке, и я вижу Мималта Солцаева, который идет в это здание. Он меня увидел и прошел. Возвращаясь, он начал пристально меня разглядывать. А я же в почетном карауле стою, мне говорить нельзя. Ну я ему и кивнула. Он засмеялся: «Я на пробах тебя увидел, подумал, что ты высокая, а ты совсем маленькая». «Ладно, — говорит, — неважно, запомни мой номер телефона». Он продиктовал цифры, я их запомнила и позвонила. Он назначил мне встречу и спросил: «Почему ты хочешь быть актрисой?» — «Хочу, чтобы этот мир стал немножко чище». Мималт рассмеялся и сказал: «Тебе надо работать в театре и нигде больше. У тебя сердце горячее».

Вскоре я пришла в театр и была принята в труппу. В том же году впервые в республике на базе ЧИГУ было открыто актерское отделение. И я стала одной из первых его студенток.

Реакция родных на мой выбор — это отдельная история. Собирались семейные советы, все ругались, но в итоге мой покойный дядя, да помилует его Аллах, поддержал меня и сказал: «Она неглупая, пусть работает». Так я осталась в театре. Конечно, не обошлось без сложностей. Спектакли заканчивались поздно, пока доберешься до дома, уже одиннадцать. Я добавила хлопот своим близким: им приходилось меня встречать и провожать.

Мечта о брате

— У меня пятеро детей и семеро внуков. Сначала идут три девочки, старшей из них 30, потом — два мальчика, младшему из которых 22 года. Я не планировала быть многодетной мамой — всегда говорила, что у меня будет только двое. Но всегда мечтала о сыне. Я, воспитанная чеченским фольклором, где девушка, выросшая без брата, считалась незащищенной, всегда думала: «Если бы у меня был брат…»

Если бы моя дочь поступила как Дездемона: пошла против воли отца, я бы ей этого не простила. Я за то, чтобы дети уважали своих родителей и не шли им наперекор. Все должно быть по согласованию. Мои дочери выбрали в спутники жизни тех, кого они хотели, но они согласовывали со мной. Я трижды говорила своей дочери «нет» и трижды была услышана. В итоге мои дети сегодня благодарят за то, что я не дала им совершить опрометчивый поступок. И это правильно. родители дольше живут и больше знают.

Абсолютно мой человек

— С Мусой Ахмадовым я познакомилась, когда только пришла в театр. Мне было 17, ему — 32. Он был заведующим литературной частью, писал пьесы для постановок. Он предпринял какие-то попытки ухаживать, но я не восприняла их всерьез: он был для меня слишком взрослый. А потом, попозже, присмотрелась. Он был очень настойчивый и смог расположить к себе. Он писал стихи, мы говорили о театре, о литературе, я видела, что этот человек абсолютно мой. Потому что я с юности очень любила литературу, росла в доме поэта Магомеда Дикаева — это мамин брат — и с особым трепетом относилась к пишущим людям. Наше знакомство с Мусой и все, что за ним последовало, — очередное доказательство, что браки совершаются на небесах. Муса и сегодня пишет пьесы для нашего театра. Он пишет пьесы, а я ставлю спектакли.

На страже чеченского

— Мое детство не было радужным. Потому что, когда родители расходятся, всегда страдают дети. Я как раз была вот этим ребенком — единственным в семье, который не знал, как разделить себя. Они всегда меня оспаривали, я пыталась угодить и маме, и папе, не сделать им больно, не думая при этом о себе. Но и, конечно, когда ты не растешь в полноценной семье, ты все равно уязвим, тебе не с кем поделиться, не за кем спрятаться. В детстве я много читала, увлекалась литературой, общением сама с собой. Помню, садилась перед зеркалом и разговаривала. Бабушка стучала в дверь: «Перестань, люди смеяться будут!» А я считаю, что это самопознание мне многое дало, в том числе и в актерской профессии.

Когда мама с папой были вместе, у меня была няня украинка. А после развода мама увезла меня в чисто чеченский район, там были дети, которые не говорили по-русски. И когда я выходила играть, они думали, что я назло им по-чеченски не говорю, и колотили меня. И однажды они меня очень сильно обидели. Я стою, реву и вижу, как вдалеке показалась знакомая фигура моего дяди. Я осмелела и завыла: «Мамеед!» Он подбежал, взял меня за руку, и мы пошли искать обидчиков. Обошли несколько кварталов, но так и не нашли их. Я помню, как он меня тогда успокоил и сказал: «Чеченский язык учить надо!» Выучила, теперь сама народ учу: пишу и стихи, и песни, и спектакли ставлю на чеченском. Удивительно, да? Когда-то меня детвора била за то, что я не говорю по-чеченски, а сегодня я — одна из тех, кто стоит на страже родного языка.

Не Мелх-Азни

— Мой дядя Магомед вообще был для меня как папа. Однажды он написал стихотворение обо мне. Я потеряла этот листочек, но я очень хорошо помню одну строчку: «Будь всегда Д’Арк и Зелимханом!» Вот зачем писать это семилетней девочке? Почему бы не пожелать ей быть принцессой или Мелх-Азни (героиня вайнахского эпоса, первая красавица. — Ред.)?

У меня с детства обостренное чувство справедливости. Поэтому мне никогда не было легко. Но, с другой стороны, только так и просыпается муза. Когда трудно и невозможно, ты начинаешь ломать себя, напрягать мозги, включать талант и буквально высекаешь из этой ситуации, как из мрамора, что-то стоящее.

Сама себе режиссер

— Обычно меня представляют как актрису, режиссера, певицу, поэтессу и телеведущую. Я считаю себя в первую очередь режиссером. Хотя, честно признаюсь, хотела бы быть актрисой. Потому что я недоиграла. Роман Михайлович после работы над «Отелло» сказал мне: «Вы совершили преступление перед актерской профессией! Вы могли бы быть великой актрисой, которой гордился бы чеченский народ». Нужно возрождать наш театр, управлять его работой, планировать гастроли и репертуар, ставить спектакли. Это важнее, чем мои предпочтения.

Слова Ахмата-Хаджи Кадырова «Без культуры — нет нации» имеют очень глубокий смысл и именно сейчас актуальны как никогда. Потому что, с одной стороны, мир совершенствуется, а с другой — деградирует. Совершенствуется технически, а деградирует морально. И в этом сложном мире, в котором несложные приложения в смартфонах пытаются заменить такие понятия, как семья, общество, культура, традиции, театр встает на защиту этих понятий.

Особую роль театра в жизни общества подчеркивает и наш министр культуры Айшат Кадырова. Одним из первых ее проектов стала «Культурная среда», в рамках которого проходили уроки в театре, музее, библиотеке. При ее поддержке на чеченской сцене были поставлены спектакли «В горы за тобой», «Бэла», «Отелло».

Сложно ли переделывать спектакли под наш менталитет? Их не надо переделывать. Просто нужно либо обойти какие-то очень откровенные моменты, либо найти им альтернативу. Это несложно, если режиссер не бездарен. У нас же Отелло не руками душил Дездемону. Он ее задушил ее же постелью. На самом деле это настоящий парашют — мы его заказывали в Москве. И платье было из него. И то, что парашют — вот эта воздушность, то, что она летала где-то, а потом ее им же задушили, — во всем есть скрытые смыслы.