{{$root.pageTitleShort}}

Грозный, улица Ленина. 1987 год

Старая фотография города, которого больше нет, как кроличья нора: в нее можно проваливаться до бесконечности. В роли Алисы — наш колумнист Заира Магомедова

Заира Магомедова

Грозный — Махачкала — Москва

Когда-то хотела стать оперной певицей, но не дотянула пару октав. Пишет диссертацию на тему «Дагестан как метафора всего сущего». Свободно ориентируется в области мужской психологии и женского самочувствия. Разводит выставочных гуппий. Сторонник сыроедения и винопития (и сыр, и вино можно приносить в редакцию «Это Кавказ»).

Прислали фото. Грозный, улица Ленина. 1987 год.

«Как будто с твоего балкона снято!» — пишет подруга.

Со своего балкона я видела немного другую картину: кинотеатр «Юность» и универсам, справа — кусочек кафе «Дашо Сай», а хлебный магазин просто предполагался.

Но я уже полчаса разглядываю фотографию, которая снята кем-то из моего дома, длинной девятиэтажки на улице Ленина. 16 подъездов, мощные перекрытия, способные выдержать девять баллов землетрясения. Нас трясло пару раз — изрядно, так что в маминой стенке стучал богемский хрусталь, восьмой этаж все-таки. Но я не боялась — вон какие перекрытия, спасут.

Это, наверное, 12-й подъезд, верхний этаж. Мы, конечно, не знали всех соседей, но вдруг автор мне знаком? 1987 год, мне 16. Моя остановка, мои автобусы номер 7 и 9. К тому времени я уже не хожу в музыкалку и еще не хожу в университет, но мы с подругами регулярно куда-то катаемся. Даже однажды в Старопромысловский район поехали.

Скучно там, все дома частные.

Нет, быть девочкой из центра города — другое.

Хотя грозненцы посмеются, конечно: тоже мне центр! Центр — это если отвести камеру много левее: площадь, Вечный огонь, базар, Дом моды. А этот твой «центр» — перед тоннелем, перед Минуткой, там, где магазин «Богатырь».

При знакомстве можно было сказать: «Я живу там, где магазин «Богатырь». Его почему-то все знали. В нем продавали одежду, и я даже не скажу, что больших размеров. Однажды мама купила там шляпу — коричневую, вельветовую; мы смеялись и говорили, что такое можно только на бигуди надевать. Мама обиделась и шляпу забросила на антресоль — ненадеванную.

Я расширяю фото максимально, потом беру лупу: а вдруг я увижу там себя? Ну вдруг! Мне почему-то очень хочется обнаружить себя на чужом фото — все мои фотографии так и остались в зеленом альбоме, сгоревшем в 1995 году.

Вон они, маленькие люди на остановке, женщина ведет ребенка, а вот девочка с сумкой.

Я могу же быть той девочкой с белой сумкой?

Хотя не помню никакой сумки! У меня была папка для музыкальной школы, портфель из какбыкрокодиловой кожи, а еще раньше — коричневый школьный ранец, который мне разрисовали неприличными картинками мерзкие девицы из класса «Г». Я оттирала нарисованные ручкой фаллосы спиртом, злая-злая. А однажды на 8 марта я с этими гэшницами подралась. Ходила гордая с фингалом под глазом, но они перестали меня доставать.

Нет, белой сумки у меня точно не было. Там, прямо на остановке, продавали мороженое. Странная штука память: мороженое я покупала самое дорогое — «Тихий Дон» за 24 копейки. Я помню, что оно вкуснее, чем сливочное за 15, и намного вкуснее, чем «щербет» за 7. Но вкус помню именно щербета — это фруктовый лед, я совсем его не люблю.

С нашей стороны летом продавали квас. С утра посмотришь с балкона — квас уже привезли. Им торгует старая женщина, лет сорока, с толстыми пятками. На пятках — огромные трещины. Мне нравились буфетчицы из кино — с кружевными наколками и накрашенные, а тут — пятки и толстые пальцы с большим рубином на среднем. Я не пью из стаканов: мне мама не разрешает, я прихожу утром с эмалированным бидончиком. Их у нас дома два — на литр и на три, на квас и на молоко. Но почему-то квас вкуснее пьется из стакана на месте (мама не разрешает, но не видит же!). Моя старшая сестра квас не пьет никакой: ей кто-то рассказал, что в бочках специально держат лягушек, которые выделяют секретную жидкость, что не дает квасу нагреться. Меня эта новость не радует, но, с другой стороны, лягушка не дура, в грязной воде жить не будет, так что можно пить!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Джигиты тоже плачут
По всему миру фанаты Джорджа Мартина замерли в ожидании 7-го сезона культового сериала «Игра престолов». Но их волнение — ничто по сравнению с тем, какие кинострасти кипели на Кавказе еще недавно

А в кинотеатре «Юность» я смотрела «Танцора диско» в 1983 году. Купила билеты заранее, отстояла очередь. Иду с Каринкой и младшей сестрой, на мне — роскошные черные босоножки на платформе. Лаковые. Не помню, от кого достались. Кругом спрашивают лишний билетик, как в театр прямо! Потом мы месяц поем «Джими, ача, ача!» и без запинки выговариваем «Митхун Чакраборти».

И «Юность», и универсам появились на моих глазах. В кинотеатре мы иногда прогуливаем уроки, хотя это глупо — прогуливать школу рядом со школой! Иногда нас там ловит завуч Галина Ивановна и ругает в актовом зале под портретами пионеров-героев.

А универсам был пустой и огромный. В день открытия мы пошли туда гулять, и на полке валялись кульки с конфетами ядовитого зеленого цвета — что-то очень химическое с сахаром. Один кулек был дырявый, и мы радостно наелись оттуда карамелек. На другой день нам здорово досталось — потому что у Ленки нет секретов от мамы. А у ее мамы — от моей. Не поленилась же позвонить, и вот я уже сижу за кухонным столом и слышу слово «воровство». Ну, их бы выкинули все равно! Никто бы их не купил, кулек был драный, и продавщица домой унесла бы! Каринке тоже досталось, но меньше: ее маме надо было бежать на уроки.

На Ленку я дулась долго. Два дня.

В девяностые в универсаме стояли очереди за маслом по талонам, однажды в толпе две тетки подрались из-за яиц, грустно. Я согласна жить без масла и сахара, нет ничего хуже, чем стоять в очереди за едой! Только за искусством (см. про Чакраборти).

Универсама уже нет, «Юности» тоже. И «Дашо Сая» нет. Его хорошо видно на фотографии. Там еще пятиэтажка с надписью «Детская шалость — причина пожара», а внизу хлебный магазин, в котором такие большие железные вилки, чтобы люди не брали хлеб руками, но они берут все равно. В магазине всегда висят противные ленты с прилипшими мухами, я стараюсь побыстрее оттуда уйти.

Если пойти влево — будет салон красоты, в котором меня лишили кудрей на целый год.

Мне шесть лет, и меня стригут, чтобы «к школе косички отросли». Вообще-то, волосы у меня растут только вверх, до косичек еще ни разу не доходило, и мне кричат, что я — Анджела Дэвис! Но в школу девочки ходят с ленточками коричневого цвета, а лохматых, судя по всему, в школу не берут, и потому меня ведут к Люсе. Это полная блондинка с синими тенями и громким голосом. Она постоянно говорит по телефону с сыном. «Ты поел?», «Ты помыл посуду?» и однажды даже «Ты сходил в туалет?» — мне даже жалко этого гипотетического Толика. Спустя десять лет я делаю там маникюр и слушаю, как Люся ругает еще и какую-то Леру, наверное, невестку.

Но в тот день Люся стрижет меня почти под ноль и потом волосы долго не растут, а когда начинают расти, то ползут вниз слабыми ниточками, готовыми сплестись в худосочные косички советской школьницы. Мама переживает: «Какая тяжелая рука у этой Люси!», соседи говорят про «глаз». Через полгода завитки снова стремятся ввысь, но Люсю я с тех пор обхожу за километр.

Если пойдешь направо, предварительно поев в «Дашо Сае» мороженого с ореховой и шоколадной крошкой (помните эти алюминиевые креманки?), то попадаешь в овощной магазин. Однажды меня там обсчитали на 50 копеек, я была зла и пошла разбираться. Разобралась, между прочим. Поругалась с целым магазином и получила свои 50 копеек назад. То, что легко дается в 12, совершенно немыслимо 35 лет спустя.

На ступеньках этого магазина я однажды встретила свою одноклассницу Таню. Она шла под руку с бабушкой и плакала. Мне хотелось подойти и помочь, но она прошла мимо, глядя невидящими глазами. У Тани умер папа. После занятий мы пойдем куда-то соболезновать, и я впервые увижу крышку гроба, прислоненную к стене дома. Я пячусь назад, мне страшно увидеть человека в гробу, Ленка дергает меня за рукав: ты что, покойников не видела? Нет конечно. Тем более в гробу! Назад мы идем классной толпой, 42 человека — молча. Нам жалко Таню, жаль ее молодого папу и себя.

На фото дорога ведет вдоль дома — и вот что там было, я не помню, я забыла, что происходит в полукилометре от дома, в котором выросла!

Я не сплю, пытаясь раскрутить дорогу с фотографии дальше. Частный сектор? Я засыпаю под утро, и мне снится, что я проваливаюсь туда, как Алиса в кроличью нору, там маленькие темные домики, тесные дорожки, и я не то лечу, не то бегу по ним в тщетной надежде выбраться. А когда выбираюсь — то это уже не мой город, это съемки апокалипсиса, руины, туман и тощие бродячие собаки.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Другая жизнь и берег дальний
«Кто думает о последствиях, тот не из Грозного!» Авторская колонка Заиры Магомедовой о городе счастливого детства

Нет, конечно, все было не так. Дома красивые, во дворах абрикосы. Где-то в глубине — улица Культурная, на которой стоял старый дом Валентина Трофимовича, папиного друга детства. Валентин Трофимович — врач. Он вырезал мне гланды, он лечил мои уши. В мае 84 года я месяц лежу в больнице с отитом. Мне делают уколы шесть раз в день, я там внизу вся уже черная. Валентин Трофимович уезжает «в Россию» (мы всегда так обозначали не Кавказ), а его дом с участком покупает папа.

Домик скрюченный, как в детском стишке про мужика — скрюченные ножки. Вросший в землю по самые уши, и при входе всегда хочется немного пригнуться, поберечь голову. В доме оставалась какая-то мебель, но пахло старьем и одиночеством, мне там не нравилось. И не только мне, поэтому папа решил, что будет строить новый дом, потому что и он, и мама выросли в домах, и надо обязательно в конце жизни сползти с восьмого этажа и сажать в своем саду розы.

План дома начертила мама, ведь мама умела все, любой проект — от платья и школьной математики до мебели и стройки. Я часто смотрю на мамины рисунки — в доме два этажа, и у меня даже есть своя собственная комната! И у сестер тоже. Два этажа, качает головой Каринка, ты понимаешь, кто все это будет мыть?

А пока мы обдумывали лестницу и сколько в доме будет окон, пускаем туда пожить молодого доктора из Махачкалы. Он высокий и худой, приносит нам персики из сада, ужасно червивые. Мама превращала обрезанные персики в джем, но было понятно, что дереву не жить, посадим новое. Потом доктор съехал, и выяснилось, что дерево приносит прекрасные целые плоды и только на одной ветке живут червячки. И куда же, спросила мама, куда же он девал нормальные персики?

А потом умерла бабушка, а потом началась война, и где-то в середине войны на участке нашли нефть, и два соседа передрались за обладание собственной нефтяной скважиной, и папа продал дом одному из них.

На фотографии меня нет.

И магазина «Богатырь» нет.

И моего города уже давно нет.

Но, черт, как же мне вспомнить, куда вела та дорога мимо овощного, в котором я отбила свои 50 копеек в 1983 году?

Заира Магомедова

Рубрики

О ПРОЕКТЕ

«Первые лица Кавказа» — специальный проект портала «Это Кавказ» и информационного агентства ТАСС. В интервью с видными представителями региона — руководителями органов власти, главами крупнейших корпораций и компаний, лидерами общественного мнения, со всеми, кто действительно первый в своем деле, — мы говорим о главном: о жизни, о ценностях, о мыслях, о чувствах — обо всем, что не попадает в официальные отчеты, о самом личном и сокровенном.

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ