Фото: Сергей Бобылев/ТАСС
Наша семья была готова к встрече с коронавирусом. С середины марта мы старались по максимуму самоизолироваться, не ходили в гости, не гуляли, продукты чаще всего заказывали с доставкой на дом. Закупили 10 литров спирта и каждого, кто возвращался домой, на входе обрабатывали из пульверизатора с ног до головы. Разумеется, выходили только в масках и не пользовались общественным транспортом.
Но 19 апреля вечером у сестры поднялась температура и начались головные боли. Через сутки температура поднялась до 38,5, мы сразу начали колоть ей антибиотики и всей семьей пить амиксин — по совету родственников-врачей, с которыми консультировались по телефону. Через несколько дней температура спала, сестре стало лучше, но заболели все остальные. Две моих сестры и две племянницы относительно легко перенесли инфекцию, но за меня вирус взялся основательно. С 25 апреля каждый день температура поднималась по вечерам до 39,8−39,9. Записаться на КТ легких оказалось сложной задачей: одна частная клиника не делает ее в связи с угрозой заражения, в другой — очередь была на неделю вперед. В поликлинику не обращались: томографов там нет, врачи направляют в республиканский диагностический центр, где очереди намного больше. Получается замкнутый круг: без снимка ты не можешь попасть в больницу, а сделать его очень сложно. Я сделала цифровой рентген, на который очередь была намного меньше. Он выявил двустороннюю пневмонию.
Меня лечили дома: с 25 апреля я пила и колола противовирусные и антибиотики, через несколько дней подключила уколы антикоагулянта. 1 мая вечером температура поднялась до 40,4 — стало понятно, что собственными силами мы не справляемся. Позвонили в скорую помощь, там ответили, что приедут в течение суток. Сестра пошла в 1-ю городскую больницу с моим рентгеновским снимком, меня пообещали уложить. В больницу меня привезли на такси, надеюсь, таксист от наших действий не пострадал.
В приемном покое я потеряла сознание. Мне замерили сатурацию — 88 и давление — 100/60. Дали понюхать нашатырь и подышать кислородом, подняли сатурацию до 93 и отправили укладываться на 6-й этаж в сопровождении санитарки. Меня ожидала страшная новость — лифт не работает. Я села в коридоре, расплакалась и сказала, что не смогу подняться самостоятельно на 6 этаж и буду ждать, пока не освободится место на первом или втором этаже. Напротив сидела семейная пара лет пятидесяти, мужчина говорит врачу: «Мы собирались лечиться дома, не хотели в такое время врачей беспокоить, но сил больше не осталось, только на вас надежда!» Двое мужчин на руках принесли молодую женщину, ее уложили на кушетку и подключили кислород.
Фото: личный архив Амины Дамадаевой
Амина Дамадаева
Санитарка сказала, что надо подняться, пока есть свободные места, и забрала мой пакет с вещами, за что ей большое спасибо. У меня была сильная одышка, на каждой лестничной площадке я бросала на пол плащ и садилась отдыхать. Подъем занял, наверное, минут двадцать. И когда я поднялась и свалилась на каталку в коридоре, выяснилось, что лифт починили.
Меня определили в палату № 6, что немного подняло настроение. Кроме меня в палате лежали еще четыре женщины, нас всех уложили в один день. Наида поступила в приемное отделение вместе со мной, но поднялась немного быстрее.
— Ты видела внизу рядом с приемником два мешка? Говорят, это трупы.
Наида из тех, кто подозревает мировой заговор и распространение вируса через вертолеты:
— Несколько дней вертолеты по городу и районам летали, после этого люди начали болеть! Аллах на небе есть, и он все видит, пусть каждому, кто причастен, воздастся! Сейчас вместо войны для убийства людей вирусы распространяют, чтобы перенаселения не было! Вот в Белоруссии Лукашенко отказался распылять вирусы, и у них эпидемии нет!
Под каждой кроватью стоит новый пластмассовый голубой горшок с желтым пони. Осторожно спрашиваю у санитарки — для чего. Она отвечает, что при перепрофилировании больницы предполагалось, что больные будут все время находиться в палате и горшки должны были заменить нам туалет.
Вечером мне прокапали ципралекс, реамбирин и витамин С. Всем больным кололи в живот гепарин и давали азитромицин, нистатин, омез и таблетки от кашля.
Из-за слухов об отсутствии в больницах республики необходимых препаратов я на всякий случай взяла с собой целый пакет лекарств. К счастью, оказалось, что больница обеспечена лекарствами и больные получают нормальное лечение.
Первые дни мне был необходим кислород. На этаже около 50 больных, из них 7−8 — в блоке интенсивной терапии, где кислород стоит возле каждой кровати. На остальных больных я насчитала три баллона. В соседней палате лежал беспокойный дедушка, который постоянно кричал на весь этаж, что врачи его нормально не лечат, требовал прямую линию с президентом и журналистов, чтобы рассказать миру всю правду. На второй день у меня упала сатурация до 80 и кислород для меня забирали у дедушки. Его крик «Помогитеее! Спаситеее! Убивают!» еще долго тревожил совесть.
На третий день перед сном сатурация была 83, но на этаж поступили тяжелые больные — аппарат мне не достался. Всю ночь лежала на животе и надувала шары, и, кажется, это помогло, больше кислород мне был не нужен, ниже 90 показатель не падал.
Врач рекомендует петь песни, делать зарядку и активно общаться, чтобы быстрее вылечиться:
— Вот у меня внизу бабушка лежала, сатурация все время падала. Один день по телефону хорошенько с дочкой поругалась — и все в норму пришло!
Мы в палате тоже стараемся себе помочь, с утра начинаем хоровое пение. Особой популярностью пользуются песни «День Победы», «Солнечный круг», «В лесу родилась елочка» и «Миллион алых роз».
В коридоре пациенты, которым уже лучше, активно делают дыхательную гимнастику. Многие лежат семьями: дочка легла вместе с мамой, чтобы ухаживать за ней, она возит ее на коляске. Высокая, статная женщина несколько раз в день выводит мужа из палаты и заставляет его делать дыхательную гимнастику.
— Я просто обязана вытащить его, он очень тяжело переносит эту болезнь, — делится она с медсестрой.
В коридоре высокий бородатый парень говорит по телефону: «Да, брат, у меня поражение легких 60 процентов. Когда совсем плохо было, брат, меня только одно поддерживало: если что — умру в месяц рамадан».
К моей соседке после смены зашла родственница, которая работает в больнице медсестрой и дежурит в реанимации:
— За шесть часов дежурства только в реанимации три человека умерли.
Врачи, медсестры и санитарки работают в очень неудобных костюмах, ходить в них 6 часов смены очень тяжело. На лице респираторы и очки из пластика, много работников также в марлевых масках. Врачи закрепляют костюм красным скотчем, медсестры зеленым, санитарки желтым. Молодой врач подошел ко мне замерять сатурацию, и за очками я вижу крупные капли пота на лбу.
Однажды на этаж поднялась врач приемного отделения и обратилась к больным в коридоре:
— У меня в приемнике люди умирают, а вы здесь прохлаждаетесь! Почему не выписываетесь?
Ей тут же в ответ:
— Главврач госпиталя ветеранов у вас здесь уже три недели в отдельной палате лежит, сначала его выпишите!
Все врачи общаются друг с другом с помощью рации, я так поняла, что такая же связь с машинами скорой помощи. Слышала, как скорая запрашивала место для пациентки:
— Отзовитесь, срочно требуется одно женское место!
КТ определила у меня двустороннюю полисегментарную вирусную пневмонию средней тяжести с поражением легочной ткани не более 50 процентов. Анализ на COVID-19 за 11 дней в больнице ни у кого в моей палате не брали.
Многие врачи, медсестры и санитарки или болеют, или переболели. Медики работают в тяжелейших условиях, рискуя своим здоровьем и жизнью.
Меня выписали 11 мая. Незадолго до выписки соседка по палате спросила медсестру:
— Вам хоть нормально оплачивают эту работу?
— Сегодня зарплата пришла за апрель, 11 тысяч рублей.
