Ее звали Аминт. Шапиль Аминт, что означает «жена Шапи», — в старину в горах Дагестана женщину обозначали через ее мужа. Ей нравилось, чтобы ее называли Херай, на аварском языке это означает «cтарая». А мы между собой звали ее Хераселиндой, или Херосей.
Херося была сестрой моей прабабки.
Ее единственной близкой родней был племянник — мой дед. С ним и моей бабушкой она и жила, когда я с ней познакомилась. Мне только исполнился год, и меня отправили в Чох-Коммуну, чтобы оторвать от маминой груди. Херося попросила оставить меня ей на воспитание, и восемь лет я жила с ней в ауле.
В один из этих годов, лет сорок назад, мусульманский пост выпал на лето, и до вечерней молитвы она выходила в сад и собирала с абрикосовых деревьев самые спелые и красивые плоды, говорила, что это лучшая еда для постящегося. Я любила сидеть с ней в углу веранды, закопавшись в ее овчинном тулупе. Пряталась в нем и подглядывала в мир, раздвигая колючую овчину воротника. Это самое первое, что я помню из своей жизни.
Все мое детство прошло под ее опекой. Соседские дети меня не особенно любили, как обычно не любят всех детей, чрезмерно опекаемых бабушками. В селе у детей жизнь нелегкая. Мои ровесницы с дошкольного возраста и таскали ведрами воду, и пололи грядки, и убирались в доме. У меня был кукольный полулитровый бидончик — в нем мне разрешали носить воду. «Запомни, только ленивые люди носят тяжести! Им лень несколько раз вернуться за ношей. Лучше пойти много раз и принести понемножку». Позже бабушка ругалась с моим учителем, если ей не нравились оценки в моих тетрадях. Меня она за них не ругала никогда. Однажды я слышала, как она сказала своей подруге: «Я воспитываю ее так, чтобы она в жизни делала только то, что хочет сама!»
О таких, как она, говорят: трудная жизнь. Любимого мужа сожрал 37-й год, дочку, 15-летнюю красавицу, убил случайным выстрелом влюбленный одноклассник, единственный сын умер от тифа в двухлетнем возрасте. Я очень хорошо помню фотографию девочки по имени Муит — на веранде, с кошкой на руках. Именно в эту кошку целился мальчик Гамзат из дробовика, пытаясь напугать одноклассницу. Девочка распахнула окна деревянной веранды, а ружье неожиданно оказалось заряженным. Мальчика посадили в тюрьму, где он через несколько лет умер. Пришло горе в две аульские семьи. Она говорила: «Я была на похоронах как камень, там были люди, которые пришли посмотреть на мое несчастье. Я за всю жизнь не проронила на людях ни одной слезы, чтобы враги не злорадствовали!»
Иллюстрация: Елена Родина
Херося очень любила рассказывать про детство. Говорила, что «николай заман», время Николая II, было самое лучшее. «Мы хорошо жили, отец ездил на заработки в Баку и привозил мне хорошие игрушки. У вас сейчас нет таких игрушек! Потом пришел Ленин, и все стали жить плохо, но, говорят, очень хороший человек был. Когда видел бедного человека, снимал с себя рубашку и ему отдавал. Моя мать такая же дурная была. Отец из Баку ей красивые платья привозил, она соседкам их дарила, а сама старье носила. А после Ленина был Сталин, и война началась, это из-за того, что Шапи расстреляли».
Шапи расстреляли по доносу мужа его сестры как врага народа: он увидел в газете снимок немецкого крестьянина за работой и сказал, что плуг немецкого производства намного эффективнее советского. При обыске в доме нашли еще дореволюционный наган с дарственной надписью от друга-белогвардейца. Мужа забрали, и долгие годы Херося надеялась, что он вернется из тюрьмы. Никто ничего не сообщал. Херося сокрушалась, что у нее нет даже могилы Шапи. «Какой у меня был муж! Другим женщинам такие мужья не достаются! За двадцать лет ни разу даже плохо не посмотрел на меня».
Мужа она хвалила всегда: таких мужчин и тогда не было, а сейчас нет совсем. Вот представь себе, говорила она, я приготовила борщ с рисом, а он мне: «Аминт, в борщ рис не кладут». А я сразу ответила: «А я и не положила». Другой бы стал нервничать и доказывать, а он просто промолчал. Такой он был прекрасный человек! В свои 12 лет я не понимала, как эпизод с рисом характеризует мужчину, но с возрастом все стало понятно.
В конце августа 1983 года Хераселинда и я переехали в Махачкалу.
Дома в городе были гигантскими, а наша двухкомнатная квартира наоборот — очень тесной для восьми человек. В крохотной двушке еще и регулярно случались драки: первые два года я и моя старшая сестра Айшат находились в состоянии войны. Когда мы дрались, Херося всегда предлагала мне свою трость в помощь, и эта палка меня здорово выручала.
Бабушка считала, что домашние задания за меня должна делать Айшат. «Нельзя издеваться над ребенком, когда кIудаб рихIи (здоровое бревно) может легко за нее сделать уроки». С учебой у меня все было очень плохо, я получала двойки каждый день. Херося негодовала, что в школе ко мне придираются, ругала Айшат и желала всему миру сгореть в адском пламени.
В Хераселинде очень органично сочеталась любовь к крепким ругательствам и редкая в советское время религиозность. В детстве я знала кулу, алхам и другие молитвы, названий которых не помню. Она учила меня перед едой обязательно произносить «Бисмилляхи рахмани рахим», а после всегда молилась за усопших, начиная с пророка и его семьи, заканчивая всеми мусульманами, просила донести до их душ пищу. Однажды после обеда Херося начала со своего мужа: «Тысячи мусульман делают дуа за пророка, он, наверное, уже сыт. А за Шапи больше некому!»
Когда к нам домой стучались попрошайки, их следовало пригласить войти и накрыть для них на стол. «Человек от хорошей жизни по домам не пойдет! Мой отец всегда говорил, что если даже в дом за подаянием постучался всадник на хорошем коне и в дорогой одежде, ему нельзя отказывать».
Ей не нравилось, что в Махачкале я забыла все, что знала, и отдалилась от ислама. Однажды она пыталась рассказать мне и сестрам обо всех испытаниях, которые нас ждут в ахирате (загробном мире): «Вы будете вариться в огненном котле и тянуть ко мне руки из ада в рай, чтобы я вам помогла, а я возьму свою трость и буду заталкивать вас обратно!»
Несмотря на воинственный характер, внешность ее была ангельской: голубоглазая, белокожая, с мелкими чертами лица. По всему выходило, что много лет назад она должна была считаться первой красавицей нашего аула. На наши расспросы она всегда отвечала: «Я красивая никогда не была, вот моя двоюродная сестра Хажи Марин была красавица, и муж мой Шапи был очень красивый».
Хажи Марин была моложе Хероси лет на 10 и внешне как-то… совсем на нее не похожа. Иногда она приходила в гости к своей старшей кузине. Хажи Марин знала русский язык, смотрела телевизор и была в курсе подробностей личной жизни звезд советского «шоу-бизнеса». Однажды они сели обсуждать падение нравов, и Хажи Марин стала возмущаться нарядами и прическами женщин из телевизора. Только Валентина Толкунова была примером во всем: и одевается скромно, и прическа хорошая, и с одним мужем всю жизнь живет. «Но, однажды смотрю, брови зачем-то начала выщипывать, — возмутилась Хажи Марин. — Я отправила письмо на Шаболовку для Толкуновой и написала в нем, чтобы она перестала выщипывать брови, как остальные кахбал (женщины легкого поведения) в телевизоре. И после этого однажды ее показали, брови не выщипанные. Письмо дошло, наверное».
Херося же телевизор называла душманом — врагом — и говорила, что он «вас за дураков держит, там все вранье!»
Она гордилась тем, что за всю жизнь не сделала ни одного укола и не лежала в больнице. Из медикаментов признавала только вьетнамский бальзам «Звездочка» и тетрациклиновую мазь. Жаловалась на зрение, но спокойно вдевала нитку в иголку. «Женщина бывает, что ли, которая не может это делать? Я наощупь вдеваю!» — говорила она. Мы часто ели очищенные стебли расторопши, потому что «надо чистить печень». Однажды она нащупала у себя в животе опухоль и сама же вылечила ее. Мы собирали рано утром жуков-чернотелок, потом она промывала их родниковой водой и делала настойку. Опухоли не стало, и она прожила еще пятнадцать лет, до девяносто пяти.
Хранила в сундуке подарки: нательное белье для мужа, комплект для сына и ночную рубашку дочери. Все время повторяла: «Ее похоронили в такой тоненькой рубашке. Наверное, ей там холодно!» Сундук был еще дореволюционный, из ее приданого. В нем хранилась и ткань для савана, одежда, в которой она собиралась в последний путь, и круглый флакон с масляными духами, которыми ее следовало надушить.
Иллюстрация: Елена Родина
Она всегда говорила: «Я умру в сезон абрикосов». Так и случилось. Летом 1995 года в Дагестане случился большой урожай абрикосов, а она ушла насовсем, на старое кладбище аула Чох. В могилу она велела положить свои четки, с которыми не расставалась, и подарки для мужа и детей.
Ушла, оставив мне в наследство имя, сундук, любовь к абрикосам и память.
