«„Русиш собака!“ Эти слова я запомнил на всю жизнь»

Великая Отечественная разлучила и разрушила многие семьи. Казалось, такая же судьба ждала и Карсановых — отец и мать оказались под огнем оккупантов в первый же день войны, троих детей фашисты увезли в рабство. Но они выжили и нашли друг друга. Как это было — рассказывает старший сын, Владимир Карсанов.

Сортировка

— Война застала нашу семью в Белоруссии. Отец был военный, служил в городе Гродно, что на границе между Польшей и Белоруссией. Мама, я, младшие брат и сестренка жили с ним в военном городке. В субботу 21 июня 1941 года отец заступил на дежурство, а мама поехала в соседний город в военный госпиталь. Мы оставались с соседкой — молоденькой девушкой Маней, которая частенько за нами присматривала.

На следующий день около четырех утра начали летать самолеты, бомбили, танки шли. Мы очень испугались. Сестренка — ей было полтора года — и четырехлетний братишка заплакали. Прибежал отец, стал собирать нас и приказал бежать в сторону леса. Сказал: немцы начали войну, мы скоро их отгоним, и я вас найду.

Вокруг шум, паника, здания рушатся, некоторые горят, кирпичи падают, через них переступаешь и бежишь дальше…

Практически весь городок искал укрытие в лесу. Но мы до него так и не добрались. Немцы на мотоциклах, на машинах, на танках уже стояли на границе лесополосы, остановили всех и повели обратно в город на большой плац. Там нас принялись сортировать. Маленьких детей отнимали у родителей и сажали в машину, а взрослых толкали в сторону. Мне тогда было семь с половиной лет, я тоже оказался в грузовике. Когда набились битком несколько машин, поехали.

Ехали, помню, долго. Где мы были — тогда не знал. Позже выяснил, что это была Западная Польша. На месте еще одна сортировка — детей постарше, от 10 до 18 лет, тут же забрали женщины. А нас привезли в казарму на опушке леса. Что с нами будет, никто не знал.

На следующий же день заставили работать. Режим один: утром давали немного похлебки и до позднего вечера — работа. Камни собирали, хворост; подметали, копали ямы саперными лопатами. Многие не выдерживали, им становилось плохо. Больных увозили, больше мы их не видели. За нами присматривали немка, полицейский и польский священник. По периметру здание охраняли немецкие солдаты. Так жили до конца 41-го.

Ходовой товар

— Когда немцы дошли до Москвы, все в Германии думали, что победа за ними и война скоро закончится. Нас, детей, начали продавать местному населению. Выстроят в линию, чтобы каждого видно было, а приехавшие женщины выбирают. Больных не брали, только здоровых. Брата забрала одна хозяйка-полячка, потом меня немка взяла, сестренка оставалась, потом ее тоже забрали. Что было с остальными детьми — не знаю.

Я достался немке, муж которой воевал. Я смотрел за ее овчарками — кормил их, мыл за ними миски, спал вместе с собаками на их подстилке. Конечно, хотел убежать, но не знал куда. Три раза убегал. Выходил в город и шел куда глаза глядят. А полицаи поймают, обратно приведут, все дети были зарегистрированы, они знали, где каждый живет.

Всякий раз после попытки бегства хозяйка привязывала меня за руки к кровати, чтобы стоял на коленях. За последнее бегство избила палкой с шипами. Шипы вонзались и оставались в теле, потом эти места зудели и чесались. Она кричала, что русская кровь неисправима, и вскоре продала меня другой хозяйке — полячке.

У новой хозяйки детей не было, она одна жила, купчиха, держала коров, надо было их пасти. Рано утром отгонял скот в поле и целый день пас, вечером пригонял обратно. Я уже почти забыл русскую речь, разговаривал по-польски. Даже имя у меня было новое — Ситковский Владек.

Помню, что постоянно хотелось есть, а недалеко от дома, где я жил, стоял госпиталь немецкий. Туда много детей-беспризорников ходило. Пока коровы в поле паслись, я тоже бегал в этот госпиталь. Солдаты бросали нам кости с остатками мяса, хлебушек. Голодные дети налетали и расхватывали объедки. А солдаты смеялись: «Русиш собака!» Я эти слова на всю жизнь запомнил. Но этими подачками наесться нельзя было. Потом стал ходить на базар, приловчился попрошайничать, а если где что-то «плохо лежало», мог и стащить.

Встреча

— Однажды, наверное где-то через полтора года, я увидел на базаре своего брата Сергея. Мы узнали друг друга и стали часто встречаться. Брат показал, где живет, я показал свое место жительства. Брат тоже пастухом работал. Наберем еды, выйдем на опушку леса, сидим возле дороги, едим, разговариваем. Как-то смотрим: едет по дороге бричка, а в ней девочка, похожая на сестренку, мы с братом подбежали к ней — точно Зина!

Ей повезло с хозяйкой. Та по-доброму к ней относилась, сама бездетная, и Зина ей как дочь была. Когда эта женщина узнала, что мы братья Зины, пригласила домой, угостила яблоками и булочками, сказала, что мы всегда можем навещать сестру, и нарисовала на бумажке, как найти ее дом.

Тем временем наши войска наступали, уже прошли Белоруссию. Мать воевала вместе с отцом, в одной части. В Белоруссии ее ранили, комиссовали, и она уехала на Кавказ, домой. В Осетии думали, что все мы, дети, погибли, справили поминки.

Но отец не оставлял попыток найти нас. Он участвовал в освобождении узников Освенцима. Когда наши выбегали из ворот, одна женщина окликнула: «Товарищ Карсанов!» Он еле узнал в ней жену офицера, который жил в военном городке в Гродно. Эта женщина рассказала отцу, что немцы очень многих детей увезли в сторону Германии. У отца появилась слабая надежда.

Наступление продолжалось. Как-то один советский разведчик, тоже из нашего военного городка, выполняя боевое задание, увидел моего брата. Подошел к нему и по-польски говорит: «Папа живой, скоро за тобой придет. Когда немцы будут убегать, спрячься в лесу и сиди».

Брат не успел рассказать мне об этой встрече. Я коров уже не выгонял, немцы, когда отступали, все минировали, кого на дороге встречали — расстреливали. Все боялись и сидели по домам. Я не мечтал и не думал, что нас кто-то спасет. А тот разведчик доложил отцу, что нашел его сына. Когда немцы побежали, брат сделал все, как ему велели. В условленном месте в лесу его и нашли. Он по-русски уже не понимал. Отец через солдата, который говорил по-польски, спросил у брата, не знает ли он про меня. Брат показал дорогу.

Папа приехал

— Стою в прихожей, смотрю в окно, вдруг сзади открывается дверь, что вела в сарай, заходят русские солдаты. Я сперва испугался, мы военных вообще из-за немцев боялись: они, если видели детей, сразу пинком под зад или палкой по спине. Поэтому русских я тоже испугался. Отца сразу не узнал, он меня схватил, что-то говорит, а я не понимаю. А узнал — закричал от радости. Все плакали: я, отец, брат, солдаты. От радости. И от обиды. Трудно передать, что в тот момент чувствовал, как сердце мое плакало.

Успокоившись, отец говорит: если бы еще сестренку отыскать. Брат достал бумагу, которую нам полячка тогда нарисовала, и мы поехали. Заходим в дом, полячка испуганно смотрит, Зина ее за ноги держит и не отпускает, хотя нас с братом узнала. Мы ей говорим по-польски: «Папа приехал». А она нам: «Это не папа». Стали уговаривать поехать домой. Хозяйка в слезы: «Я свою дочь никому не отдам». Долго уговаривали: отец и деньги, и продукты предлагал, но та ни в какую — оставьте мне мою дочь, и все. Но как отец мог оставить свою дочь? Велел солдатам забрать девочку и посадить в машину. Полячка легла на землю под колеса, рыдала, ее убрали с пути и поехали.

Отцу надо было дальше в наступление идти, поэтому он решил отправить нас домой со своим ординарцем грузином Яшей Черкошвили. И разрешил ему потом заехать на родину, в Кутаиси, на сутки. Дал свою фотографию, на обороте написал адрес. Поручил, как приедем в Москву, дать телеграмму в Осетию, что все дети живы, нашлись.

В столицу приехали, комендант билеты не дает, мест в поездах нет. Когда Яша рассказал ему нашу историю, он нашел билеты в Осетию. Яша нас в Москве принарядил, наши лохмотья выбросил.

На родине нас уже ждали, по республике слух о найденных Карсановских детях быстро разлетелся! Эту историю в нашем селении Эльхотово до сих пор помнят.

Кстати, Черкошвили, повидавшись с родителями, засобирался обратно в часть. Но тут по радио объявили конец войны, так он и остался дома.

«На каком языке они говорят?»

— Мать от радости места себе не находила и все время плакала. Мы и рады были, что домой вернулись, но чувствовали себя неуютно. Стоим — я, брат и сестра, все вокруг разговаривают по-осетински, мы ни слова не понимаем. Пока сюда ехали — почти две недели — кое-какие слова по-русски выучили, а тут непонятная речь. Брат меня на польском спрашивает: «На каком языке они говорят?» Я предположил, что на еврейском. Долго еще к нам ходили в гости, даже из соседних сел приезжали, узнав о случившемся. Это было похоже на чудо, на сказку.

Если бы отец погиб на войне, нас некому было бы искать, так и звали бы меня сейчас Ситковский Владек, а брата Буйков Ришек. Зине, конечно, пришлось тяжелее, чем нам, она была совсем маленькой, не помнила родную мать, считала мамой свою хозяйку. И все хотела вернуться, даже сбегала из дома, но ее находили, возвращали обратно. Маме нашей ох как непросто пришлось. Тяжело, когда родной ребенок тебя не принимает…

В 1947 году с Зиной, которая уже училась во втором классе, случилось несчастье. Сосед пришел с охоты, оставил ружье заряженным, а мальчишки вынесли его, чтобы поиграть. Один из них наставил ружье на сестру и выстрелил в упор. Так нашей Зины не стало… Мы остались с братом. Ему в этом году 80 лет исполнилось, мне — 84. После войны у нас родились еще два брата и сестра.

После войны

— Я так и не успел закончить 10 классов: в 9 меня призвали в армию, потому что мне уже было 18 лет. Отслужил, потом закончил военное училище, стал офицером. Где только не довелось побывать по долгу службы — и в России, и даже за границей.

После войны уже прошло лет сорок, я в звании майора служил в Тбилиси. Позвонил как-то отец и попросил найти Яшу.

Нашел я его быстро, в маленьком селе под Кутаиси, где он жил, все друг друга знали, тем более — заслуженного фронтовика. Заговорил я с ним по-польски, он ответил на автомате, не сразу сообразив, что происходит. Спрашиваю про Карсановых, помнит ли, как привез детей. Конечно, говорит, помню, даже навещал их после войны. А когда узнал, что я старший сын, начал кричать, целовать. Зарезал барана, позвал сельчан, устроили пир. На вторые сутки только отпустил меня в часть, и не с пустыми руками, с ящиками фруктов, с мясом.

…День Победы, 9 мая, для меня самый главный праздник в жизни. Я вспоминаю лишения, которые пережил, невероятную историю своего возвращения на Родину, но еще и тех, кого так и не нашли, потому что некому было искать, тех детей, которые волею судьбы стали иностранцами — немцами, поляками. Как сложилась их жизнь?

Архивные фотографии предоставлены Владимиром Карсановым