Перед встречей с Богом

Дорога в Амуши неблизкая, путь туда — четырехчасовое приключение. Мы стартовали в Махачкале — сильный ветер и ливень. Проехали холмистыми долинами, глядя на белые вершины на горизонте и замирая от восторга. Преодолели Гимринский тоннель под толщей высоченных гор, вырвались в снежную высокогорную сказку и тут же спустились вниз — в весну. Вверх, вниз, опять вверх — и вот наша машина ползет на остроконечный пик к аварскому селу Харахи. Здесь орлы взлетают снизу из обрыва и будто смотрят прямо в автомобильное окно, пока мы двигаемся к цели. Следующий пункт — село Новое Амуши, а потом уже — Старое. Что мы знали о селе? Что оно заброшено, но в нем живет бабушка 90 лет — и уходить отказывается. Почему?

Тенистое и солнечное Амуши

Старому Амуши от 500 до 600 лет, рассказывает нам Заира Маломагомедова, учитель начальных классов и краевед-любитель. Бурная река разделяет его практически на два отдельных поселения. Сейчас между ними есть мост, а раньше амушинцы не всегда могли перейти реку, чтобы погостить друг у друга. Нижняя заречная сторона называется Бакда — Солнечная, и говорят, там жили люди с легким, веселым нравом, любили танцевать и петь. А верхняя Хунда — Тенистая, где были более спокойные, серьезные люди.

Старое Амуши серьезно пострадало во время разрушительного землетрясения 1970 года. Люди прятались у реки, а многие дома посыпались — на склонах гор строят друг на друге, и это усложнило ситуацию.

— После землетрясения нам предлагали выделить участок на равнине, — рассказывает Заира, — но наши старожилы решили не идти на чужие земли. Лучше, сказали, на своей земле построить новое село. И мы отдали под него земли, где сеяли кукурузу и пшеницу.

Так появилось Новое Амуши — там сейчас около семисот хозяйств. Люди возвели себе новые просторные дома — и за шесть лет почти все переехали.

— Раньше наши сельчане занимались террасным земледелием, — продолжает Заира, пока мы пробираемся к старому селу. — Здесь уникальная климатическая зона, и наши фрукты славились не только в Дагестане.

И правда, до сих пор видно, какие здесь были сады. Все склоны в террасах, и плодовые деревья все еще растут, правда, без ухода уже не дают того урожая. Заира указывает нам на каменистый участок на одном склоне — светлее, чем скалы вокруг. Здесь десятки лет сушили абрикосы, делая из них курагу, и это она так сильно высветлила камень. Курагу не сушат давным-давно — но светлое пятно по-прежнему видно издалека.

Место помнит

Мы останавливаемся возле старых каменных плит, похожих на могильные. Такие ставили в память о воинах имама Шамиля, павших во время Кавказкой войны. В более поздние года для сохранности плиты обложили новыми камнями, сделав единый монумент. Возле него — несколько открытых ниш, в одной все еще есть каменная скамья. Заира помнит, как в ее детстве сюда приходил старец и целый день нараспев читал Коран.

А мы едем все дальше — и вот вокруг уже аул-призрак. Дома разрушены, но все еще читаются узкие улочки — двое не пройдут. Деревьев очень много — они захватили здесь власть. Сквозь еще не покрытые зеленью ветви мы разглядываем, в каких крошечных комнатах жили люди — в каждом доме большая семья.

И вот впереди минарет — новый! Перед нами мечеть.

— Здесь было и медресе, наши предки говорили, что там даже учился поэт Гамзат Цадаса, отец Расула Гамзатова, — ведет нас Заира. — Теперь раз в год в этой мечети проводит мавлид бабушка Патимат. Вся родня собирается, не меньше ста человек бывает. А еще все приезжие заходят, намаз читают. Считайте, действующая мечеть.

И впечатление именно такое: мечеть чистая, будто в ней постоянно убирают, и сохранилась очень хорошо. Полукруглый арочный вход в молельный зал низкий, даже среднего роста человеку придется наклониться. Добротные старые ковры, зеленая занавесь разделяет мужскую и женскую части. Никакого запаха затхлости и пыли.

— Вот здесь, видите? — Заира показывает полукруглый выступ в стене мечети. — Говорят, это было святое место и его специально пристроили к мечети, чтобы не ходили по нему люди.

Странным образом в это сразу верится.

А мы двигаемся дальше и оставляем машину там, где раньше была сельская площадь. На ней по-прежнему высится памятник павшим в Великой Отечественной сельчанам. Из около 350 жителей Амуши ушло на войну 86 человек, 44 амушинца обратно не вернулись. Их имена — на рукописной табличке. Ее здесь обновляют каждый год. За самим памятником тоже следят. Он окрашенный, белый, хоть и со следами времени, на самой вершине — красная пятиконечная звезда.

В центре села — уже большие, добротные на вид каменные дома. Мы заходим во дворы, но не в комнаты — опасно, предупреждает Заира.

— Вот эта стена в прошлый раз еще стояла, а теперь нет. Здесь вот жили соседи. А это был наш дом…

Нити прошлого

— Старикам тяжело было переезжать всем, — вспоминает Заира. — Не хотели бросать свои дома. Нам-то, молодежи, легко: все новое, улицы широкие, удобства, к каждому дому машина подъезжает. Все с удовольствием перешли туда. А стариков потихонечку перетянули. Они все боялись, что их в новом селе похоронят, завещали детям, чтобы в старом.

И все же не все жители и спустя почти 50 лет покинули старый аул. На солнечной стороне еще недавно было пару десятков хозяйств — теперь осталось лишь два. На тенистой стороне, больше другой пострадавшей от землетрясения, сейчас живет лишь 90-летняя бабушка Патимат.

— Бывает у стариков свой принцип, у нее есть, — объясняет Заира. — Сейчас тут нет электричества, все испортилось, в металлолом отвезли. Свет к ее дому провели с другого берега. А вокруг ночью полная тьма, хоть глаз выколи.

Еще немного пути по закоулкам — и узкая дорожка упирается в самый крайний дом. Дальше идти некуда. Решетчатая калитка открыта: нас ждут.

Мы поднимаем глаза. Сверху смотрит на нас сидящая почти на земле маленькая бабушка. Патимат приветливо машет рукой.

По лестнице мы поднимаемся на площадку перед свежеокрашенной частью дома. Без посторонней помощи преодолеть подъем трудно, ступеньки стерты временем, невольно думается: «Как она по ним?..»

Площадка перед домом укреплена новыми плитами. За окном разрушенной части дома прячется рыжий котище. На стуле в развалинах сушатся порезанные яблоки. За бабушкой — доска, на ней сохнут нитки, из каких в старину ткали ковры, — как будто те самые нити прошлого, так крепко привязавшие Патимат к этому месту.

Вокруг бабушки молодые родственники — внучки с мужьями. Подходим поздороваться. Одну из наших спутниц она видит впервые, но, узнав, чья она дочь, называет по имени и расспрашивает о семье.

— Раньше жила я там, внизу, — указывает нам Патимат на развалины в низине. — Там вообще не было удобств, а когда муж умер, еще и сумасшедший сосед Гаджибек стал докучать. Боялась его, поэтому купила этот дом. Выбирала так, чтобы сыновьям с женами места хватило. Девять человек у нас в семье было, совсем не думала, что одна останусь, — качает она головой. — Дом был красивый, просторный. Недавно пожар случился, все сгорело, уже не видно, какой был. В этом доме выходили замуж дочери, тут жил сын с женой и детьми, пока не уехал на заработки.

У бабушки Патимат было семеро детей, но случилась беда: старший сын пропал — его в селе считают умершим. Четыре дочери и сын живут в других селах, все зовут бабушку переехать к себе — но она наотрез отказывается.

Время для поклонения

Патимат всегда была решительной, вспоминали амушинцы: в военные годы не отпустила мать одну копать траншеи.

— Оторвать не смогли ее от матери, в нее вцепилась прямо, запереть не получилось, убежала и руками ухватилась намертво — так всю войну они вместе и прокопали, — рассказывают односельчане.

Школу она не окончила, вышла замуж. После землетрясения они с мужем и не думали уходить в новое село.

— Муж у меня был хороший, Абдурахман-хаджи, веселый, песни пел. Мы с ним семью красивую создали, красиво эту жизнь обустроили. Вот тогда я радостная была, — оживает Патимат. — Если бы он такой не был — не умер бы, хороших людей рано забирает Аллах. Я не думала никогда, что его буду хоронить, а не он меня.

— Она его часто вспоминает, — вступает в разговор внучка Патимат, — даже кошку его именем называет. А еще от его имени раздает садака (милостыню).

— Покормить же его, когда он там, надо мне, — объясняет бабушка.

Награда за милостыню, которую она раздала от имени мужа, дойдет до него и на том свете, верит она.

Мужа Патимат парализовало, когда старший сын Гаджимагомед пропал без вести. Абдурахман два года был прикован к постели, а в 1992 году Патимат овдовела. Позже вышла замуж младшая из дочерей, и Патимат осталась жить одна. Много попыток делали и дочки, и внучки перевезти ее к себе. Но бабушка уходила откуда угодно — хоть пешком, хоть на попутках, но домой добиралась. Больше двух дней ни у кого не провела — и те, когда очень болела.

— То говорит, что кошек некому кормить, — рассказывает внучка Патимат, — мы взяли и кошек забрали с собой. Так она что говорит? Воробьев некому кормить! У нее они на крышу прилетают, а она им пшеницу сыпет. Воробьев то мы к себе точно всех не сможем перевезти. Так и уходит. Не повезешь — пешком пойдет.

— Не хочу я жить с зятьями и невестками, — объясняет Патимат. — Они только сначала тебя любят. Мне это зачем? Когда в гости идешь, у них телевизоры, телефоны, разговоры разные, все это отвлекает меня от зикра (духовных практик), от размышлений. Уже правильного поклонения не выходит. Я целыми днями думаю о смерти, как буду там потом, как буду перед Аллахом отчет держать? Мне так хорошо и надо.

Одна ночь страха

Жить вместе с собой Патимат тоже не разрешает — рада гостям, но, если остаются надолго, ворчит. Не любит и перемен — не согласна на ремонт, не носит подаренную одежду.

— Вот перед вашим приходом мы все покрасивее накрыли, так она сейчас все равно, вы уйдете, свое старое покрывало достанет, — улыбается внучка.

Мобильный телефон Патимат приняла, но ни звонить сама, ни заряжать его она не научилась. Родственники у бабушки бывают постоянно, а еще пару лет назад она сама часто поднималась в Харахи.

— Утром встанет, покушает и пойдет к нам на самую вершину, к обеду у нас будет, погостит и обратно, — объясняет внучка. — Молодым шагом до Харахи час идти, но она медленнее, конечно. Она чаще, чем мы, туда приходила. Просто любила так ходить. Если бы так много не ходила, наверное, и здоровья не было.

До сих пор бабушка Патимат может сама наколоть себе дров — но дочки и внучки стараются ее опередить. Родственники так часто приезжают, что самой бабушке готовить не приходится: всегда есть готовая еда. Патимат и сама любит делать кукурузный хинкал и иногда с утра, после молитвы, берется за дело. Часто приходится принимать и туристов.

— Когда люди приходят, я люблю. Я вообще людей люблю, — говорит нам Патимат. — Были вот девушки, прям обнимали меня, не оторвать было их. Говорят, «Мы бы с тобой жили», а жить со мной зачем? Я сама все могу делать. Так мне нравится и до смерти так буду. Не хочу по-другому. Я и раньше говорила, что никуда отсюда не поеду, а все думали, что я шучу. Они мне все постоянно звонят. Если не отвечаю, сразу кого-то отправляют, вдруг я умерла, думают. Скучно мне не бывает одной, у меня же есть мои кошки. Один раз только мне стало страшно, что я живу, как сейчас. Я в село поднималась и встретила одного мужчину, и он сказал: «Клянусь Аллахом, я бы не смог жить в таком положении и в том месте, где ты живешь». И в эту ночь я спать не могла. В сердце страх зародился, если даже мужчина такие слова говорит, то что же это я тут живу… А на следующий день я взяла и отбросила этот страх из сердца.

— Вот какой у нее характер, я оставаться тут боюсь, если братья со мной не приехали. Выйдешь во двор и чувствуешь себя как в могиле, темно, ни огонька, а она живет и не боится, — рассказывает внучка. — Я думаю, что это не кошки и не воробьи, что она из дома не уходит даже в гости надолго. Она говорит: «Если Гаджимагомед вернется, меня дома не найдет, он уйдет и больше не придет». Именно это ее тут держит.

На этих словах бабушка Патимат направляется в дом, разжигает печку, берет на руки кота — и вот она уже не с нами.