«Я зажег огонь. И десант наш высадился…»

— 22 июня в четвертом часу утра мы проснулись от сообщения по радио: «Главной базе объявлен большой сбор! Не учебный!» Мы мчались со всего города — кто откуда. До здания Управления гидрографии я добежал первым и стал выдавать всем, кто подходил, оружие — наганы. Объявили воздушную тревогу. Зенитки вели заградительный огонь. Было два взрыва: один в бухте около памятника затопленным кораблям, а другой в северной части Севастополя — снаряд угодил в школу-десятилетку. Никто не знал, что делать. Мы вышли на балкон и наблюдали, как прожектора со звукоулавливателями пытаются нашарить бомбардировщики…

…На исходе третьего часа интервью Анатолий Евстафьевич говорит: «А сейчас попьем чайку!» Он решительно отвергает наши попытки помочь и приносит нам… две тарелки супа: «Чай после еды. Ешьте, я сам варил!» Мы с фотографом едим вкусный разноцветный суп с большим куском мяса, пока хозяин хлопочет на кухне петербургской квартиры. Анатолию Евстафьевичу Абаеву 101 год. Как он сам говорит: «Первый пошел!»

Моряк из Осетии

Его отца, закончившего духовную семинарию и участвовавшего в гражданской войне на стороне Советов, расстреляли деникинцы в Алагире в 1919 году. Мать с двумя маленькими детьми смогла убежать от геноцида, устроенного тогда в Южной Осетии грузинскими властями, во Владикавказ. С тех пор Абаев больше не бывал в селе Сба, в котором родился.

Когда Анатолию исполнилось одиннадцать, мать отправила его в Москву, чтобы он смог получить хорошее образование. Он жил в русской семье и учился в школе. Затем — рабфак в Петербурге, работа на заводе учеником слесаря. Свое призвание юноша нашел, можно сказать, случайно: все решил бравый вид знакомого моряка, курсанта Военно-морского училища имени Фрунзе. В 1936 году морскую форму надел и 20-летний Толик Абаев.

— В училище было четыре факультета: штурманский, артиллерийский, минно-торпедный и гидрографический, на который я и поступил. За год до начала войны я закончил училище младшим лейтенантом и получил назначение на Черноморский флот помощником командира гидрографического судна.

Но в Москве мое назначение не утвердили, решили иначе. В то время наркомом ВМФ стал Кузнецов. Он три года воевал в Испании, был главным военно-морским советником республиканского правительства. И оттуда он привез идею ввести в военный флот лоцманов. У нас-то они только в торговом флоте были, а на военных кораблях их обязанности командир выполнял. И вот 50% тех, кто был назначен на Черное море, Кузнецов приказал назначить военными лоцманами. И меня тоже.

Назначить-то нас назначили, но никто этой специальности не учил. Поэтому настоящим лоцманом из всех нас стал только один мой товарищ в Одессе — Леша Витченко. Он сам создал лоцию, описание берега, фотоснимки, без его разрешения ни одно судно не входило в порт. И начальник гидрографии флота забрал его в Севастополь начальником части изучения морской обстановки. А я и все остальные — мы просто считались лоцманами, но не осуществляли ни проводок судов, ничего. И только когда началась война — началось настоящее учение, мы все осваивали с ходу.

Самолеты-невидимки

— В первые дни войны на выходе из Севастополя один за другим подрывались и тонули корабли. Сперва буксир СП-12, потом водоналивное судно, потом эскадренный миноносец. И никто не мог понять, как это происходит. Каким образом мины попадают в порт? Были самые разные предположения: от десанта немцев до диверсантов-предателей. Доходило до смешного: начальника гидрографии отчитали за то, что он пришел в штаб флота в белой парадной фуражке, потому что по этой детали враги могли вычислить месторасположение штаба. Нас посылали то в обходы по городу, то на охрану складов, но ничего не помогало.

Наконец из Москвы прислали английский радиолокатор, и он сразу засек самолет, который летел на Севастополь, но не со стороны моря, а с суши! Причем двигатель у него не работал. Самолет тихо планировал над городом, его не было слышно! Вот почему его никак не могли засечь. В тот момент, когда прожекторы нашарили самолет, от него отделился парашют и плавно опустился в бухту. Это была магнитная мина.

Хитрость немцев была разгадана: немецкие самолеты летели в Крым из Румынии, над Черным морем, выходили на Балаклаву, набирали высоту, выключали двигатели и планировали на Севастополь с тыла. Сбросив мину, они опять включали моторы и улетали.

Но возникал вопрос: какие ориентиры были у немецких летчиков в полной темноте? Из Балаклавы сообщили, что как только к городу подлетают самолеты, в нем появляется какой-то странный свет. Гидрографы выставили ВНОС — выносной наблюдательный пост — и увидели ночью этот свет, засекли место. Оказалось, это дымовая труба одного из жилых домов, где татарская семья устанавливала по ночам «маяк» для немцев.

Магнитные убийцы

— Когда загадка была разгадана, бороться с немцами стало легче. Наши истребители сбивали немецкие самолеты. Гидрографы определяли координаты мин, а водолазы их доставали.

Правда, разминировать их было очень сложно. В Новороссийске погибли три минера. Потому что немецкая магнитная мина была не чета нашей. У нее четыре прибора было внутри: первый включал ее; второй давал возможность запустить мину когда угодно — хоть через день, хоть через месяц; третий — прибор кратности, позволял взрывать корабли не наугад, а целенаправленно (только второй, только третий и т. д.); четвертый прибор не давал разминировать мину — взрывался при вскрытии. Немецкая мина устанавливалась на глубине 20−30 метров и подрывала корабли, которые проходили над ней. А нашей мине, чтобы сработать, нужно было коснуться корабля. Да и взрывная сила немецкой мины была в 2,7 раз больше, чем у нашей!

Но капитан второго ранга Александров смог вскрыть мину, найденную в Севастополе. А проблемой защиты кораблей от неконтактных мин занялась целая группа ученых-физиков под руководством Курчатова и Александрова. Ученые приехали в Севастополь в августе 1941 года. Они пытались добиться размагничивания корпусов кораблей. И через некоторое время научились снижать величину магнитного поля так, что мины его не чувствовали.

Гидрографы-артиллеристы

— Во время войны у гидрографа много задач. Он и минные заграждения ставит, и тралением занимается — чтобы уничтожить вражеские мины, и высадку десанта обеспечивает, и стрельбы береговой и корабельной артиллерии, и лоцманскую проводку кораблей.

В Крыму все военные базы были оборудованы, но батареи были направлены на море: оттуда противника ждали. А чтобы определить координаты противника на суше, нужны были гидрографы, топографы, геодезисты.

Меня и еще трех моих товарищей — капитан-лейтенанта Анисимова, Федю Щелкунова и Геймана — отправили готовить оборону в районе Феодосии. Немецкие войска уже действовали на Перекопском перешейке. Мы обеспечивали 126, 127 и 128 батареи данными, чтобы они могли стрелять по суше. Мы все подготовили, и наш командир Анисимов решил вместе со мной идти в Севастополь, чтобы отчитаться. Но Гейман попросил взять его, потому что у него была семья, нужно было ее эвакуировать. Но они не доехали до Севастополя. И назад не вернулись.

А мы с Федей остались, заканчивали работы. Перед 127 батареей был передовой рубеж — батальон. И вдруг из Геническа днем подошла рота немцев и танки. И этот батальон выбросил белый флаг, без одного выстрела полностью сдался, и их увели в Геническ. А ночью нас вызвал командир батареи и говорит: орудийные расчеты сбежали в тыл. При мне он кричал на комиссара: «Ты воспитывал — ты иди и ищи их!» Беглецов поймали, бежать-то было некуда, и семь человек зачинщиков расстреляли. И набрали расчеты из оставшихся батарей.

Гидрографы-десантники

— Леша Витченко, мой однокашник, который организовывал навигационно-гидрографическое обеспечение десантных операций с побережья Кавказа в Крым, осенью 1941 года взял меня работать к себе. Мы составляли лоции, карты, подбирали места для высадки в обстановке строжайшей секретности: в одной комнате работали, в другой спали; дверь была на замке, за ней — часовой; даже в туалет можно было пойти только с разводящим. А потом мы участвовали в этих операциях, высаживались первыми, устанавливали знаки на берегу, зажигали маяки.

Мы разрабатывали самую крупную десантную операцию за всю Великую Отечественную войну — Керченско-Феодосийскую. Она началась в конце декабря 1941 года. Для доставки десанта использовали большие корабли, вплоть до крейсеров. Действовали ночью, а штатные навигационные огни не горели, поэтому очень важна была роль гидрографов, которые самоотверженно сражались наравне с остальными. Я вам расскажу про подвиг гидрографов Владимира Моспана и Демьяна Выжула. Они сопровождали десант на одной из трех подводных лодок.

На скале Эльчан-Кая Моспан должен был зажечь огонь, чтобы использовать его в качестве ориентира. Планировалось, что он высадится с подлодки и подплывет к скале на резиновой шлюпке вместе с двумя другими матросами. Но три человека в лодку не помещались — ведь было еще оборудование. И тогда вместе с Моспаном вызвался пойти другой гидрограф, Демьян Выжул, ему надо было высадиться южнее Эльчан-Кая, выставить лодку в назначенной точке и с этой точки указывать десанту, подходящему с Новороссийска, дорогу на Феодосию.

Но они пошли вместе. В ночь на 28 декабря спустили шлюпку в бушующее ледяное море, добрались до скалы, несмотря на шторм. Влезли на отвесную обледеневшую скалу высотой около 20 метров по металлическим скобам и зажгли маяк — ацетиленовый фонарь. И корабли, заметив свет, пошли верным курсом на Феодосию. Пока поднимались, подлодку заметил немецкий самолет, и она ушла. А они остались. У Выжула был очень сильный характер. Если бы он остался на подлодке, как и планировалось, он бы не позволил ей уйти. И дождался бы товарища. Но он был на скале вместе с Моспаном. Вообще, очень много гидрографов погибло из-за того, что их не забирали после выполнения боевого задания.

Эта подлодка вернулась через сутки, но ребят уже не было. Они решили самостоятельно выбраться на берег. Доплыли. Но там их поджидали немцы. Оба лейтенанта геройски погибли.

Гидрографы-тральщики

— В 1943 году меня назначили командиром отряда гидрографического траления. На этой должности я прошел от Новороссийска до Одессы. В Севастополь мы вошли в числе первых кораблей. Моя задача была — во всех портах, на переходах находить затопленные корабли, отмечать их на картах, обеспечивать безопасный вход в порты. А боевое траление — это обнаружение мин, там специальный трал с резаками, чтобы мину срезать и заставить ее всплыть. И в Севастополе я уже после прохождения боевого трала обнаружил две магнитные мины и одну якорную! Затралили неизвестный предмет, опустили водолаза, спрашиваем его по телефону: «Что там?» А он молчит и только дергает, чтобы его поднимали: боялся, что, если заговорит, создастся магнитное поле — и мина взорвется.

И закончил войну я на тральщике — мы тогда были в районе Очакова.

«О страхе не успеваешь подумать»

— Было ли мне страшно? Нет, во время операции думаешь только о том, чтобы выполнить свою задачу: добежать до точки, установить навигационный знак, зажечь маяк. Больше ничего в мыслях не было. Из оружия с собой — только наган. Во время Судакской десантной операции в январе 1942 года я высадился с десантом и зажег огонь — ориентир для кораблей. А наши десантники начали по нему стрелять. Пришлось его погасить и бежать искать командира, чтобы он приказал прекратить огонь. И после этого я его опять зажег. И десант наш высадился…