«Я ее никогда не услышу»

Рассказывают, что кабардинский язык композитора Джабраила Хаупа не похож на тот, который звучит в нынешней Кабардино-Балкарии. Он богаче и музыкальней. Да и по-русски Джабраил Кубатиевич говорит по-особенному — тихо, веско, без спешки, словно время в его кабинете идет так же спокойно, как в XIX веке. И все же он успел многое. Джабраил Хаупа — живой классик адыгской музыки, прославивший ее далеко за пределами Северного Кавказа, преподаватель, воспитавший видных учеников, а кроме того, непревзойденный знаток адыгских неписаных законов, известных как Адыгэ хабзэ. О них, о своих взглядах и необычной жизни композитор рассказал порталу «Это Кавказ».

Гора, на которую смотрели все

— Начнем разговор с того, кто мы есть. У черкесов, они же адыги, много колен, но в то же время единая цивилизация, объединенная духовной культурой. Адыгский этикет, адыгство были горой, на которую смотрели все. А среди черкесов выделялись кабардинцы. Генерал Василий Потто писал, что «благородный тип кабардинца, изящество его манер, своеобразное умение держать себя в обществе действительно поразительны, и уже по одному наружному типу можно узнать кабардинца». Я неплохо знаком с мировой поэзией. Но Нартский эпос — это божественно, я такого не встречал. «Едет нарт Бадыноко верхом. На одном плече солнце светит, на другом — снег идет». Где еще найдешь такую мощь! Если б его перевел кто-то, равный Пастернаку и при этом двуязычный. Ведь когда с кальки переводишь, получается только калька…

У кабардинцев был неписаный закон, неписаная религия — Адыгэ хабзэ, который касался не столько Бога, точнее, богов, сколько отношений человека с обществом. Он соблюдался всюду — даже на прополке кукурузы. Девушка идет за водой — я не имею права пройти мимо. Взял тяжелый кувшин, проводил до дома — и пошел дальше. К величайшему сожалению, мало что осталось. Как у Блейка — «отголоски игры долетают с горы». Уцелели только сказания, пословицы и музыка — уникальный, вселенский язык.

Причина этой духовной разрухи — мусульманская религия, чуждая моему народу. Некоторые умы пытаются объединить проповеди ислама с Адыгэ хабзэ. Категорически это не приемлю. Извините, я грубо скажу, но все основные религии, кроме буддизма, давят вниз. Назидания, раболепие. А наша — ввысь поднимает. Я знаю, многие меня ненавидят за эти слова. Могут и убить, конечно. Дураков хватает.

Дед, отец, две матери и Георг Отс

— Отец моей матери Бекмурза Пачев — основоположник кабардинской литературы. Во второй половине XIX века он на основе арабского создал адыгский алфавит и писал на нем стихи. Его песни по сей день в народе поют, хотя из сотни современных кабардинцев разве что один полностью понимает его язык, язык кабардинской поэзии.

Умер Бекмурза 20 февраля 1936 года. Через шесть лет, 20 февраля 1942-го, я пришел в этот мир. Отца как раз отправляли на фронт. Уже в поезде ему сообщили: «Кубати, у тебя сын родился!» Он сказал: «Пусть этот мальчик за меня поживет». Уехал и не вернулся. И вот я своей жизнью заполняю вакуум, оставшийся после деда и отца.

У меня были две мамы, две отцовские жены. Обе меня воспитывали. Мама, которая меня родила, всю Кабарду травами лечила. В спальне возле камина висели листья айвы, абрикоса, малины. А зимой она поила нас отваром годовалого побега вишни — ярким, бордовым. Благодаря ей я тоже много лечебных трав знаю. Тутовник — первое средство от чахотки. Листья и плоды айвы — для тех, у кого астма и одышка. От давления она советовала жевать калину — три раза в день, вместе с косточками. Вьюнок — уникальная трава, асфальт пробивает. Он исцеляет раны.

Жили мамы не ссорясь, душа в душу. Первая супруга отца раньше умерла. Однажды моя родная мать заболела. Я спросил, что ей хочется, и она ответила: «Хотя бы еще одну ночь вместе с Наной поспать».

Мама прожила 95 лет и многому меня научила: выходишь из дома — обязательно посмотри направо и налево, чтобы ни женщине, ни старшему не перейти дорогу. Говори тихо, чтобы слышать других… Я видел великих старушек, стариков. Когда мне было лет десять, рядом жил дед по имени Хатут. Неграмотный, но все селение его уважало как носителя высокой духовной культуры. Многие думают: интеллигентность связана с образованием. Нет. Иные старики не умели читать, но были интеллигентами высочайшей пробы. Я заигрался, пробежал мимо него, и Хатут кашлянул. Я застыл. Старшим черкесы всегда правую сторону уступали, нельзя по ней обгонять. Он завязал мне веревочкой руки сзади и сказал: «Иди домой, к матери». Вернулся я, слезы текут, мурашки по телу. Объяснил, что случилось. Мама сделала черкесскую кашу жамико, поставила на поднос, накрыла белым полотенцем — иди, дедушке отнеси. Принес, а зайти боюсь. «Что стоишь? Проходи!» Поставил блюдо на трехножку. «Садись». Какое там садись! При старших сидеть не принято. Я у них кусок хлеба не брал, даже когда голодали. Посмотрел он и говорит: «Ступай к маме. Скажи, что я тебя прощаю». Я был самым счастливым человеком в деревне. Из таких мелочей и складывалось воспитание.

Окончив семь классов, я приехал в город. На плотника учиться. Обожал дерево, его запах. Меня взяли в ПТУ. Но я был длинноволосым, и сперва попросили постричься. Сижу в очереди в парикмахерской, и вдруг по телевизору показывают Георга Отса, поющего арию мистера Икс. Все во мне перевернулось. Не стал стричься, сел на поезд и укатил домой. Сказал маме: «Не хочу быть плотником, хочу стать музыкантом». Вскоре я поступил в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение, а через год поехал в Тбилиси учиться на композитора. И все — благодаря голосу Георга Отса. Если бы не он, стал бы плотником.

Плач над водой

Черкесское воспитание строилось на музыке. Вот уже ясно, что в утробе женщины живое существо. И бабушка сноху просит петь ему ритуальную песню. Ребенок еще в другом мире, а воспитание начинается. Когда он рождался, женщины собирались, чтобы в первый раз уложить его в люльку. Бабушка или мать пели колыбельные. Ребенок делает первые шаги — его держат за руки и напевают. Может, из-за этого и возник потрясающий фольклор. Две с половиной тысячи танцевальных наигрышей.

В Китае предмет номер один в школах — музыка. С японцами у нас, черкесов, тоже много общего. Друг с удивлением рассказывал: казалось бы, где Япония, где горы кавказские, и такое удивительное совпадение, понимание друг друга. Туда надо смотреть, на Восток. Я понимаю, что деньги нужны, и все же основой должна быть культура. Но в моем возрасте, мне 75 недавно стукнуло, когда оглядываешься назад, видишь проблески — боже мой, там жизнь была. Вперед смотришь — темное, страшное. У меня дети, внуки, правнуки. Что с ними будет завтра?

Адыгская культура исчезает. Как можно проходить в школе родной язык всего один или два часа в неделю? Нет языка — нет нации. Он должен развиваться, работать, а как этого добиться, если в школах все по-русски разговаривают? Как можно за один или два часа изучить творчество моего деда? А есть еще и другие. Балкарцы не исчезнут, потому как тюркские языки повсюду. Но аналога нашего языка не существует.

Уникальны и наши инструменты. Взять хотя бы черкесскую гармонику, которую я первым ввел в симфоническую музыку. В моей Третьей симфонии оркестр состоит из струнной, деревянной, медной, клавишной и ударной групп. А гармонику я использовал для перехода от одной группы к другой, она для этого великолепно подходит. Называется произведение «Плач над водой». Раньше адыги музыкой искали утопленников. Обряд назывался Псы-хэгъэ. Шли вдоль реки, играли. Где мелодия прерывается, там и тело лежит. Но я имел в виду другое, трагедию моего народа. Когда черкесов выселяли через Черное море в Турцию, они гибли в воде. Мы до сих пор рыбу неохотно едим. Потому как морские твари пожирали тела погибших. Два года я над этим думал, потом за считанные дни симфонию написал. На мое семидесятилетие оркестр играл финал, а я вел концерт и читал стихи. Зал плакал.

У меня много произведений с черкесской гармоникой. В последней работе она звучит со скрипкой, флейтой и оркестром. Чтобы это исполнили, надо заплатить музыкантам, а откуда у меня такие деньги? Я ее никогда не услышу.

Моя религия — это знания. Через великий русский язык я говорю обо всей мировой культуре, пусть и с легким кабардинским акцентом. Я полвека преподавал. В том числе полифонию, самый сложный предмет. Объяснял, что Бах в музыке — то же, что Босх в живописи. Два бога, которых нельзя объяснить. Музыка — универсальный язык, которым народы постигают друг друга. Взять хотя бы второй квартет фа мажор Сергея Прокофьева — он же кабардинский. Поразительно, как русский человек смог вникнуть в наши мелодии. Он воздвиг памятник всем черкесам. У меня много камерных произведений о немцах. По этой музыке они не чувствуют, что я кавказец. Мой ученик Мурат Кабардоков написал музыку для «Франкофонии» — фильма Александра Сокурова о судьбе коллекции Лувра во время войны. У него большое будущее. А что до меня… Как сказал Шекспир в Пятидесятом сонете, «я думаю, с тоскою глядя вдаль: за мною — радость, впереди — печаль».