Каменные шахматы

Говорим Ингушетия — подразумеваем родовые башни. «Опять про историю…» — скажет кто-то. Но для ингушей эта тема вполне повседневная. Жители Назрани и Магаса регулярно выбираются к своим «фамильным» башням на воскресный пикник. Евлоевские, Оздоевские, Цороевские — оставаясь музейной собственностью, башни до сих пор соотносятся c каким-то родом.

Стихия и история не пощадили национальную ингушскую архитектуру. Большинство башен стоят без крыш-наверший, некоторые, что называется, «руинированы». И то, что гость этих мест воспринимает как живописные развалины, для кого-то — незаживающая рана. У предпринимателя Магомеда Харсиева такая рана тоже была. Он стал первым из ингушей, кто по личной инициативе организовал ближних и дальних родственников на спасение разрушающегося памятника архитектуры. И сделал это настолько грамотно, что его пригласили руководить всем большим хозяйством Джейрахско-Ассинского государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника в горной Ингушетии.

«Фамильная» реставрация

— Наверное, тогда мы поступили несколько бандитским образом, — шутит Харсиев. — Музей вроде и существовал, но он нам не мешал и не помогал, не контролировал, не требовал проектно-сметную документацию. Я часто езжу в горы и всегда был «болельщиком» национальной истории, особенно своего родового комплекса. Коробило, что наша фамильная башня Харса стоит наполовину разрушенной, а рядом такая красавица Хутиевского тейпа. Задал себе вопрос: «Кто, если не я?»

Ингуши вообще очень трепетно относятся к теме башен, говорит Магомед.

— За столом, как только речь заходит про горы, — всё, поехали: представители фамилий начинают спор, какой комплекс круче. Иногда даже посмеемся друг над другом. Такой здоровый, добрый юмор, но на самом деле очень чувствительно воспринимают этот вопрос.

Однажды так, на семейном мероприятии, собрались двоюродные и троюродные братья Харсиева, в том числе «москвичи». Заговорили о состоянии своей башни. Сначала хотели просто очистить ее и сделать ограду. Потом возникла идея: что, если восстановить?

— Я строитель по профессии и, прежде чем начать, потратил два года на изучение технологии. Буквально прополз все башенные комплексы Джейраха, рассмотрел и ощупал каждый камень, составил каталог. Дошел до того, что начал отличать руку мастера, в одной башне иногда узнаю до четырех «рук», — рассказывает Магомед.

Постройки в Джейрахе разные: от XIII до XVIII века. Башня Харсиевых достаточно «молодая» — конца XVII века, но с ней было тяжело. Магомед оказался единственным мастером и многое делал по наитию. Рабочими стали родственники. Собирали молодежь, ездили на Терек за камнем. Кто-то дал свой самосвал, кто-то — другую технику.

— Потом уже на площадке обтесывали камни, укладывали. Строительство из природного камня — тяжелая работа. В горах его складировать негде, надо уложить очередную партию, чтобы могли подвезти новую. 200−300 здоровенных камней, и все разной формы, — объясняет Магомед. — На огромной высоте просто так, рискуя жизнью, таскать 50−60-килограммовый валун лишний раз не будешь. Поэтому приходится включать память и расчет — это как шахматная игра. Ты должен на ощупь и на глаз помнить все ямки, овал, стороны, цвет, где именно этот камень у тебя лежит.

Говорит, из ста энтузиастов девяносто девять со временем отсеиваются.

— Но один — самый упертый, ненормальный в хорошем смысле слова — остается. Смотрит жадным взглядом, хочет понять, как ты это делаешь. На первой башне я нашел несколько таких помощников, и сейчас уже сложилась хорошая группа, стало полегче.

После «первой башни» Магомеда пригласили работать в музей — системно заниматься восстановлением и сохранением архитектурного наследия ингушей.

— Я пошел по такому пути: сначала «подогрел» этот вопрос в обществе. Чтобы создать резонанс, постоянно приглашал на объекты телевидение, озвучивал проблемы, привлек внимание правительства.

Стратегия сработала: кроме двоюродного брата Магомеда, бизнесмена Алихана Харсиева, появились и другие люди, готовые тратить личные средства на реставрацию.

Смотритель башен — есть такая профессия

От сезона к сезону в Джейрахе появляется все больше туристов — из соседних регионов и издалека, «диких» и организованных. Интерес к ингушской истории местные жители только приветствуют. Если вы застали у подножия памятника импровизированный стол, пригласят, накормят отварной бараниной, нальют горячего чая и расскажут, будто галлы произошли от галгаев (гlалгla, «строители башен», — древнее самоназвание ингушей).

Если вы передвигаетесь по Джейраху на машине, увидите мало. Чтобы осмотреть самое интересное, надо много ходить: подниматься, спускаться и еще раз подниматься.

— Туда и пешком-то еле доберешься, но иногда меня это даже радует, — делится Магомед. — Большинство наших комплексов стоит на сланцевой породе. Нет, она не мягкая, очень твердая. Но хрупкая, легко крошится: время, ветер, человек, скот…

Понемногу сланец стирается в пыль, а потом дождями смывается в ущелья.

— В 1960−80-е годы к этим местам, прямо скажем, наплевательски относились. Совхозы и колхозы летом перегоняли в Джейрах весь скот с равнины, иногда и содержали животных прямо на территории памятников. В жару овцы ищут тенечек и лезут в любую щель. Топчут, ломают, оставляют свое добро… Слой навоза в некоторых местах многолетний.

Сейчас Магомед и его соратники думают, как обезопасить башенные комплексы от скота. Хотят сделать вокруг невысокие заборчики: чтобы и экскурсантам не мешали, и животные не заходили. От людей это башни не спасет, но вандализм тут редок.

— Чаще это наивность. Памятник в критическом состоянии, а ты позволяешь себе на него залезть, селфи сделать… Это наносит большой вред. Я отправляю людей в школы и университеты разъяснять этот момент, в инстаграме пишу. Но всегда будут те, кто ничего не слышит, — говорит Магомед.

Туристов в Джейрахе достаточно. Много местных — ингушей с равнины. Приезжие — это в основном организованные автобусные экскурсии из Кавминвод. Самостоятельные туристы все чаще приезжают из соседних Чечни, Кабардино-Балкарии и Северной Осетии. Правда, такие «визиты одного дня» никаких доходов ни музею, ни республике не приносят.

— Мы пытались как-то это организовать, даже ставили шлагбаумы, — рассказывает Магомед. — Но как отделить туристов от жителей горного района? Пока думаем.

На территории Джейрахского муниципального округа живет много людей и действуют сельхозпредприятия. А по южной окраине заповедника проходит государственная граница с Грузией. В выходные в горную часть заезжает до полутора тысяч машин.

— Нам приходится со всеми сосуществовать, как-то друг другу помогать, — говорит Магомед.

На территории в 64 гектара кроме него работают еще 20 человек. По словам директора музея, это очень мало.

— У нас около ста башенных комплексов, в каждом от 10 до 60 объектов. И все эти памятники охраняют восемь смотрителей. Я не знаю, как это им удается, наверное, генетическая память, — рассказывает Харсиев. — Когда-то их предки подавали с боевых башен сигнал о подходе врага огнями. У наших работников вместо огня мобильный телефон и мотоциклы. Все они постоянно живут в горах. За зарплату 8000 рублей ни один человек с равнины туда ездить не будет.

Если ты забрался куда-нибудь высоко в горы, это не значит, что тебя никто не видит. Одна-две пары глаз обязательно наблюдают через бинокль.

— Это привычка, потребность. Сидят, выслеживают медведя, птицу или человека. Раз туристы появились — надо за ними наблюдать. Есть такая «болезнь», — смеется директор. — Кто в какой комплекс пошел, на какую башню залез — сразу звонят, передают информацию. Если это тургруппа, мы оповещаем экскурсовода. Ставим на вид, что он разрешает подниматься на стены, особенно полуразрушенные. Это ведь не только наносит ущерб, но и небезопасно. Поднимаешься по камням на развалины — вроде и не высота. А с другой стороны обрыв в 20−30 метров. Почти каждый месяц кто-то падает, получают тяжелые травмы.

«Когда привыкаешь — начинаешь халтурить»

Один из самых интересных объектов Джейраха — храм Тхаба-Ерды с каменной купелью, его считают одним из претендентов на звание древнейшего христианского сооружения в России. К его закрытым дверям иногда заносит и самостоятельных туристов из средней полосы: находят в сети информацию и приезжают в горы по навигатору. Смотрители не раз встречали поблизости от храма машины из Воронежа, Ярославля, Костромы. По словам директора музея, обычно это набожные православные, кому интересно первозданное христианское наследие.

— То, что это именно христианский храм, я докажу любому… Там есть элементы, которые заменить, подделать даже век или два века назад было невозможно, — утверждает он. — Больше того, я уверен, что Тхаба-Ерды построен на апсиде древнего ингушского языческого храма. Как бы это объяснить? Такой парадокс: я на 120 процентов уверен, что это христианский храм. Но при этом ощущаю руку своего предка, что-то родное, просто на генетическом уровне. Почему храм дожил до наших времен? Почему ингуши к этим камням всегда как к своим относились? Там лежит древнейший крест и стоит древнейшая купель. Вроде бы после принятия ислама должны были все это разломать. А Тхаба-Ерды лишь от времени и погоды разрушался.

Большую часть времени храм стоит запертым.

— Возможно, кто-то из молодежи сейчас чувствует по-другому, поэтому мы перестраховываемся, — объясняет Магомед. — Как говорится, один дурачок всегда найдется.

Да и смотритель живет рядом. Если туристы хотят зайти внутрь сооружения, они обычно сами выясняют, где ключи, и добиваются, чтобы им открыли дверь. Правда, храм в плохом состоянии — нужна реставрация.

— Но сначала надо привлечь и археологов, и специалистов по христианству и язычеству, если можно так выразиться. Надо понять, что этот храм исторически значит именно для нас, ингушей, — убежден директор музея.

За последние полгода он посетил несколько научных организаций в Москве и Питере. Искал специалиста — одновременно и историка христианства, и реставратора. В итоге договорился о сотрудничестве с директором московской компании «Стройпроектреставрация».

— Моя задача — донести, достучаться, повернуть ингушей лицом к родине и к своим корням, — говорит Харсиев. — Щедрых людей не очень много. Но я бы и не хотел превращать великую башенную культуру — а я ее такой считаю — в восстановительный бум. Дело даже не в опасности «новостроя». Самое плохое в жизни — это привычка, даже в семье, между двумя людьми. Когда привыкаешь, начинаешь халтурить. Надо все делать потихоньку, вдумчиво, чтобы это не стало обыденностью.