«Абсурд все гуще и смешнее»

Азамат Габуев известен в Северной Осетии как Джонни Рамонов — так он подписывал свои рассказы, издававшиеся в местном журнале «Дарьял». Потом его печатали Beletra Almanako, «Октябрь», Esquire Russia. В 2009 году он вошел в лонг-лист премии «Неформат», в 2011 году — в лонг-лист премии «Дебют». В августе в издательстве «Эксмо» вышел его роман «Холодный день на солнце».

Страсти по Джонни Рамонову

— Роман «Холодный день на солнце» издан под вашим настоящим именем, но популярность вам принесли рассказы Джонни Рамонова.

— Самые первые рассказы я писал под своим собственным именем. Печатался в местном журнале «Дарьял», в 90-е он был очень популярен. Недавно во Владикавказе поставили шкаф для буккроссинга — и вся полка со старыми номерами «Дарьяла» вмиг опустела. В 21 год у меня было три опубликованных рассказа, прямо зашибись какой опыт! Но в 2006 году поехал в Липки на Форум молодых писателей и решил: все, завязываю с писательством.

Нет, меня там не ругали, даже наоборот. Но у меня — возможно, на фоне общего литинститутовского снобизма — возникло стойкое убеждение, что я в этом ничего не понимаю и мне не стоит литературой больше заниматься. Я сказал главреду «Дарьяла» Руслану Тотрову, что ждать от меня новых рассказов не стоит. А через пару лет опять начал писать. Но уже под псевдонимом «Джонни Рамонов». Создал новый имейл и отправил в «Дарьял» три рассказа — «Кашель», «Полный придурок» и «Краска». Их опубликовали, но написали мне, что стиль больно похож на тот, в котором писал Азамат Габуев.

— А откуда вообще взялся этот Джонни Рамонов?

— Он появился на свет благодаря группе Ramones и ее гитаристу Джону Каммингсу. Я подумал, что если использовать русское окончание «-ов», то получится вполне осетинская фамилия, и имя Джонни среди осетин тоже встречается. Вот именно рассказы Рамонова стали очень популярны, их пересылали друг другу, о них говорили. Особенно о «Ревазе» и «Аделине».

— Джонни Рамонов писал абсолютную сатиру. Юноша Реваз из одноименного рассказа — существо настолько цельное в своей омерзительности, что хочется прихлопнуть его тапочкой как таракана.

— С Ревазом вышла смешная история. Это абсолютно собирательный образ молодого жителя Владикавказа, который работает в Министерстве по борьбе с молодежью. В минмолодежи я никогда не был и никого оттуда не знал. Но, видимо, описал все похоже, потому что сотрудники дружно решили, что это работа инсайдера, и даже определили «подозреваемого»: он писал в своем ФБ, что его вызывал министр и спрашивал, зачем он занимается «этой фигней».

Но на Кавказе под псевдонимом надолго не спрячешься, меня стали узнавать на улице. Подходили и кричали: «Вы — Джонни Рамонов!» И когда я, наконец, показался на местном телевидении и раскрыл имя, этот парень из молодежного министерства тут же написал в соцсетях: «Вот, смотрите, это не я!» Кстати, когда мне позвонили с местного портала «Регион-15», первым делом спросили: «Как рука?» Оказывается, ходили слухи, что меня побили и сломали руку.

И Реваз, и Аделина — это, конечно, гротеск и карикатура. Я их и писал с единственной целью — повеселиться. Но мне они кажутся весьма жизнеспособными. Между прочим, некоторые читатели сочли Реваза вполне нормальным парнем: работает, бдит за моральной чистотой девушек вокруг… Мне интересно, что с ним случилось потом. Возможно, я напишу продолжение. Такое «10 лет спустя».

Девочки лучше мальчиков

— Вы юрист, кандидат наук. Кем себя больше чувствуете — юристом или писателем?

— Я не первый юрист-писатель в истории — юридическое образование было у Бальзака и Кафки, например. И, естественно, я работаю по специальности, литература не приносит денег вообще. Я юрист-аналитик, пишу деловые справочники. Зарабатываю на жизнь тем, чему долго учился в Осетии и в Москве. Сейчас эти две сферы моей жизни более или менее сомкнулись: с одной стороны, я ежедневно создаю множество текстов, и навык «внимательно относись к тому, что написал» — полезный как для юриста, так и для писателя. С другой — читать решения суда, часто написанные чудовищным канцеляритом, человеку с чувством языка тяжело, поэтому литература — это еще и своеобразный отдых после работы.

— Я читала все, что выходило под вашим именем в толстых журналах, и роман, конечно, тоже. Вот интересно: вы не писали о себе, что извинительно для молодого писателя, во-первых. Во-вторых, ваш лучший герой — девушка. И вообще девушки у вас намного живее и интереснее, чем юноши.

— Мне всегда казалось, что писательство — это прекрасный способ немного уйти от себя. Мне интересно придумывать новые личности, выстраивать мир вокруг них. Хотя у Джонни Рамонова есть безымянный герой, в котором есть немного от меня.

Почему мой лучший герой — женщина? Я недавно смотрел интервью с режиссером Кантемиром Балаговым, и он на подобный вопрос ответил: «Потому что женщины — герои нашего времени, и мне гораздо интереснее снимать фильм о них». Мне, наверное, тоже интереснее.

Понимаете, там, где я вырос, мужчина чаще всего старается быть не собой, а мужчиной. А Зарина, героиня «Холодного дня…», пытается слушать себя и жить так, как ей кажется интересным. Я не могу, подобно Флоберу, воскликнуть: «Зарина — это я!», но из всех моих героев именно с ней я мог бы подружиться.

— Вы придумали довольно пленительный образ осетинской девушки, которая нарушает все правила традиционного общества и смеется над всеми святынями и дорогими сердцу настоящего осетина мифами. Вы с самого начала ее такой задумывали?

— Нет, я не продумывал книгу до конца и не знал, чем она закончится. Первоначально это была история с фантастическими элементами и путешествиями во времени, но я понял, что я не фантаст. И очень много поменял в книге. Так, в первой редакции Зарине было не 24 года, а 23. Поменял потому, что, по моим наблюдениям, 24 года — тяжелый для девушки возраст: все ее «достают» замужеством и призывают остепениться.

А вообще, вся история началась случайно. Я узнал истории двух девушек — Бетти Шорт и Эвелин Макхейл, трагически погибших в США в 1947 году. Одна была убита маньяком — это одно из знаменитых нераскрытых убийств, которое до сих пор волнует писателей, так называемое «убийство Черной орхидеи»; а вторая спрыгнула на машину с Эмпайр-стейт-билдинг. Меня почему-то сильно взволновали эти две судьбы, и вот каким-то образом получилась Зарина, которая говорит, что картина Махарбека Туганова «Пир нартов» — это «упаковка для пирогов» (что правда!) и что героиня нартского эпоса Шатана знаменита, прежде всего, кровосмесительной связью со своим братом.

— Вы ее поэтому в конце романа сажаете в самолет? Сюжет «возвращение домой» — он вечный, но почти всегда оказывается неприятным опытом для изменившегося героя. Убежать из родного дома — единственный выбор для человека, который не хочет принимать правила игры, а желает жить в открытом мире?

— Нет. Я знаю людей, которые живут во Владикавказе, счастливы и свободно реализуют все свои таланты. Хотя мне кажется, что в течение жизни людям лучше бы передвигаться, не сидеть на одном месте. Что касается Зарины, она уезжает именно потому, что родной город помог ей разобраться в себе. Особенно в части того, чего она не хочет.

Абсурд и культ «аланства»

— Среди северокавказских столиц у Владикавказа всегда была репутация свободного города. То есть считалось, что у человека там больше индивидуальной свободы. Но ваш Владикавказ — такая же сельская ярмарка: все все знают друг о друге, слухи рождаются молниеносно, и их с удовольствием обсуждает весь город.

— Мне как раз казалось, что я пишу типичную городскую прозу! Но автор не может контролировать все, поэтому читатель вправе иначе смотреть на город в книге и на его обитателей. Что до свободы, то там давление общества все еще довольно ощутимо, несмотря на глобализацию, которая мимо не прошла. Установка, что надо жить так и только так, а не этак, — никуда не делась.

— А вы из традиционной семьи?

— Не совсем. Начать с того, что я вырос в квартире, а не в доме, хотя в Беслане, где я жил до 17 лет, квартир было меньше, чем домов. А настоящий осетинский г-образный дом, в котором живут одновременно несколько поколений, предполагает определенный уклад.

Я воспринимаю традицию как способ передачи некой культурной информации, но то, что сейчас выдают за нее, как правило, искусственно сконструированное прошлое с героическими и патриотическими деталями. Довольно современный продукт, созданный интеллектуальной элитой народа на базе «золотого века» нартов.

К примеру, человека по имени Алан старше 70 лет вы не найдете, а кажется, что культ «аланства» в Осетии был всегда!

— Вы в своих книгах рассказываете о том, в какое уродство и пошлость превратилась эта «традиция». Вы помогаете ее разрушать, но что придет взамен?

— Я пишу о промежуточном состоянии между традицией и тем, что несет глобализация. Пока я думаю, что абсурд будет становиться все гуще и смешнее.

Казбек за окном и Франсуаза

— "Холодный день на солнце" перекликается с названием романа Франсуазы Саган. Это случайно вышло?

— Про «Немного солнца в холодной воде» я узнал уже после выхода своей книги, и только тогда этот роман прочитал, так что французская писательница тут ни при чем. Просто я долго не мог придумать название. Мне хотелось, чтобы вот солнечный день в Осетии, но при этом по контрасту — холодный. Я начал перебирать названия любимых песен, в которых есть солнце, и нашел свое у группы «Foo Fighters» — «Cold day in the sun».

— Саган писала свой роман о юге Франции, находясь сначала в Ирландии, потом в Индии. Она говорила: «Мне неважно, какой пейзаж за окном». А вам важно? Сколько вас еще будет питать родимая почва?

— Когда-то за окном у меня был Казбек, и это просто красиво. Сейчас — скучная серая многоэтажка, но мне нравится большой город. Думаю, я долго буду «питаться домом». Я вырос в Беслане, учился во Владикавказе и пишу только о том, что хорошо знаю и о чем не совру.

— Но при этом вы не считаете себя осетинским писателем?

— Это сложный вопрос. Я не пишу по-осетински, а языковая идентичность писателя — важное условие. Хотя вот есть «американская» литература, которую мы отделяем от «английской». Я не возражаю против определения «кавказский писатель», но в силу языка я — русский писатель. Все деления так или иначе условны, но скажем так: я вполне вижу себя писателем вне кавказской тематики. Просто пока не готов писать о месте севернее Краснодара.

Слишком близкое

— Вы ведь окончили Бесланскую школу № 1? Вам не кажется, что жизнь сама подсказывает вам тему для книги?

— Нет. Есть вещи однозначно ужасные. Война — это абсолютное зло, в ней нет того, что я мог бы исследовать как писатель. Между взрывами бомб люди продолжают жить, и такая жизнь мне гораздо интереснее.

А еще я бы боялся оскорбить людей (включая и себя, потому что это слишком близкая мне трагедия) своей писаниной, если она окажется неудачной: граница между спекуляцией на теме и хорошим художественным высказыванием о ней — очень зыбкая.

В том же Беслане и сорока дней не прошло, как люди бросились писать поэмы и песни, как правило, ужасного качества.

Я не боюсь писать о трагедиях. Но пусть это будет трагедия в чеховском понимании: «Жизнь людей ломается, пока они пьют чай».

— Какой судьбы вы хотели бы для своего романа?

— Я бы хотел, чтобы вся тысяча экземпляров была распродана, и дело совсем не в деньгах. Для меня это показатель того, что такая литература интересна читателю настолько, чтобы он сходил в книжный магазин или достал карточку и совершил покупку онлайн.

— Что о писателе Азамате Габуеве напишут в Википедии через сто лет?

— В конце там обычно указывают библиографию. Я надеюсь, что она будет длинной.