«Чеченская литература — самая свободная в России»

В сентябре на Московской книжной ярмарке состоялось вручение премий победителям XVI международного конкурса «Искусство книги». Одним из лауреатов стал чеченский прозаик, глава Союза писателей республики Канта Ибрагимов. Что привлекает читателей в его творчестве и что вызывает критику, почему он всегда убивает своих героев и можно ли в России жить на авторские гонорары — в интервью с главным чеченским писателем.

О первом гонораре и справедливости

— Канта Хамзатович, расскажите о последней награде.

— Я рад, что победила «Антология прозы». Это уникальное издание: 245 произведений 152 авторов на 50 языках России с художественным переводом на русский. Если учесть глобализацию, угрозу исчезновения языков малых народов, борьбу за национальные приоритеты, эта книга дает хотя бы маленький импульс к возрождению языков, межнациональному взаимопониманию и объединению народов России.

Кроме того, мне, как ответственному редактору книги, дана возможность издать роман на арабском и английском языках. С арабской стороной договор уже подписан.

Ну и, в конце концов, это мой первый гонорар. Да-да! Мне 60 лет, 20 из них пишу, у меня есть имя, 10 романов, а гонорар первый — 1 600 долларов. Договор на пять лет. Несправедливо? Но в России и этого никто не предлагает. Хотя здесь у меня издано и переиздано множество книг.

— А за рубежом?

— В Грузии переводили и издавали, в Китае, во Вьетнаме. Причем вьетнамский переводчик прочитал «Прошедшие войны» в интернете, был впечатлен, попросил дать согласие на перевод. Дал. Он получил Высшую литературную премию Вьетнама, я — только восхищение книгой и благодарность. И арабский переводчик за мой роман получил гораздо больше, чем я.

— Вы решили, какой роман переводить?

— Решал не я. Переводчик-араб прочитал «Детский мир» и «Стигал». «Детский мир» переводить отказался, сказал, что роман в эмоциональном плане очень тяжелый, до слез. «Стигал» тоже непростой, но он выбрал именно его.

— Арабский мир — другой. Что откроет ему «Стигал»?

— Да, арабский мир другой, но с чеченским миром много общего. Во-первых, мы мусульмане, а во-вторых, физиология и психика у всех людей одна, и бомбы падают и убивают всех одинаково. Другое дело, почему падают и за что убивают? В романе «Стигал» эти вопросы раскрываются. В нем описаны реальные события, на основе которых можно сделать определенные выводы.

Зло возвращается бумерангом

— Какие, например?

— Бомба, разорвавшаяся в саду главного героя, абсолютно не выдумана. Это было в Грозном, на улице Павла Мусорова. Я сам стоял в этом саду, у кустов малины, из которых торчал обломок бомбы с написанным на нем номером. И я всегда думаю: до той роковой минуты, когда от разрыва этой бомбы погибли жена и дети Стигала, к ней ведь прикасались, непосредственно или косвенно, руки многих людей. Вытачивали, собирали, писали номер, в каких-то документах фиксировали, где-то хранили, перевозили, грузили в самолет, нажимали кнопку… Понимают ли эти люди, что она летела не в несчастных чеченцев, а в них самих? И она уже прилетела — или прилетит. Сегодня в каждом уголке страны торчит та самая часть бомбы с тем номером… Зло возвращается бумерангом.

— В прошлом году «Стигал» выиграл премию Фазиля Искандера. А как вы сами оцениваете роман?

— Роман автобиографичный. Жесткий и жестокий. Много трагизма. Но это реализм. Ни одного слова не придумано. Написан смело, с вызовом, с упреком, с претензией, с обвинением — и не только в адрес военных, чиновников, но и нас самих. Мы расхлебываем то, что допустили.

Я думаю, что «Стигал» был выбран арабами потому, что они хотят знать новейшую историю России и Чечни, знать правду о чеченской войне. По их словам, для них эта книга будет полезна. Но, несмотря ни на что, роман символизирует торжество справедливого и доброго начала в человеке. Ведь Стигал между местью и смертью выбрал последнее.

Убить героя

— По-другому и быть не могло. Вы убиваете всех своих героев. Почему?

— По натуре я неисправимый оптимист, и не все герои у меня погибают. После «Седого Кавказа» меня страшно ругали, что я всех там убил. И я в «Учителе истории» искусственно сделал хеппи-энд: Шамсадов возвращается к Эстери, и все счастливы. Но, на мой взгляд, я поломал всю фабулу романа, испортил его.

А в «Доме проблем»? Ваха Мастаев, придурковатый герой мой, женится на Марии — на своей первой любви. Тоже хеппи-энд. Несмотря на то, что Марии во время чеченской войны пришлось многое пережить, она даже потеряла ногу… Это из реальности. Во время взрыва на стадионе 9 мая 2004 года, когда погиб первый президент Чечни Ахмат-Хаджи Кадыров, в числе многих была тяжело ранена одна из чеченских певиц.

Мы все смертны, и конец каждого из нас — начало нового. Без этого нет продолжения, нет жизни. Поэтому к тому, что я убиваю своих героев, надо относиться философски.

И как бы меня ни ругали, но у нас десять лет продолжался военный конфликт, бомбежки, зачистки… Мы теряли людей, города, села, сознание. Столько трагедий, столько унесенных жизней. Какой тут хеппи-энд?

Писать нельзя забыть

— Некоторым читателям не нравится откровенность, с которой вы показываете пороки. В чеченском обществе их принято скрывать.

— Критиковать могут. Ну возьмите, напишите лучше. Об этой войне нет архивного материала, в журналах, газетах почти ничего нет. Зданий разрушенных нет. В памяти все стерто. Человек так устроен: сегодня ему хорошо, о вчерашнем плохом забывает. И я счастлив и горд, что я смог написать. Через жестокие сцены я описывал время, то насилие, которое было. А оно было! И будет, если мы его не опишем, если закроем глаза и будем идеализировать общество. Ну давайте скажем: у нас нет никаких проблем, все идеально, все послушные, добрые, честные, славные, правильные. Тогда надо убрать светофоры, полицейских, суды. Зачем они нам? Читать будем Томаса Манна, утопию какую-нибудь.

— Вы как-то говорили, что к писательскому столу вас толкнул непрекращающийся военный беспредел в Чечне.

— Именно. Появилось четкое осознание, что надо написать обо всем, как есть. Показать чудовищные последствия этого конфликта для простых людей. И когда я понял, что смогу написать о нем, я все бросил: науку, бизнес — и только писал. Страшно боялся, что не доживу и не напишу. Бога просил дать мне силы и время. Сутками работал, без перерыва. Был аскетом. Кстати, и остался им. Никаких развлечений и излишеств. И одну за другой четыре книги выпустил. А когда написал «Детский мир», страх прошел. Я понял, что сделал то, что обязан был сделать, и жизнь прожита не зря.

Пафос это или нет… У кого-то цель — стать миллионером. Он добивается и гордится. У меня была цель — написать. Я это сделал, почему не могу гордиться?

Конечно, говорили: «Канта пишет не сам. Невозможно каждый год по книге выпускать!» Тогда было возможно. Причем каждый свой роман я писал и продолжаю писать от руки. Другой вопрос — смог бы я этот груз сегодня поднять? Я бы не смог. «Седой Кавказ», «Прошедшие войны», «Детский мир» я писал, когда был молодой, здоровый, сильный. Сегодня не написал бы.

Хотя и сегодня много сил отдано проекту по увековечению памяти известного российского художника XIX века Петра Захарова-Чеченца. Эту работу считаю своим долгом. Выпустил книгу о его творчестве и непростой, полной трагизма жизни, каталог-альбом его картин, добился строительства сквера имени Захарова.

— А что пишете сейчас?

— Так и быть, признаюсь. Первый раз говорю, что пробую свои силы в драматургии. Жанр для меня новый, трудный. Тем не менее две пьесы уже написал, работаю над третьей. Это комедии, но с острой злободневной тематикой.

Писатели и футболисты

— Что можете сказать о литературном процессе в стране?

— Его и процессом назвать нельзя. Процесс предполагает развитие. Мне кажется, что с уходом Валентина Распутина в российской литературе образовался вакуум.

Хотя писатели и произведения на периферии есть, но в центре их не печатают, критики о них не пишут. А с национальной литературой еще хуже. Сейчас никто не заинтересован сделать имя национального писателя достоянием всей страны. Как в советское время, например, имя Расула Гамзатова.

И еще. Отношение государства к писателям сейчас просто плевое, издевательское. К музыкантам, художникам, кинематографистам — ко всем деятелям культуры более-менее нормальное, но писателям почему-то не повезло. У писателей нет ни зарплат, ни гонораров. Даже звания «Народный писатель России» нет. А ведь в основе всей культуры лежит слово.

У нас важнее футбол. Хотя польза в исторической перспективе, которую принесет какой-нибудь профессиональный футболист и профессиональный писатель, несопоставима.

Религиозные, либеральные и девичья поэзия

—  Не пугает такая ситуация начинающих писателей? Насколько они активны в Чечне?

— У нас молодых много, и я этому безмерно рад. Причем разные: религиозные, светские, либеральные. Особенно сильна девичья поэзия. Лаврами я их не обольщаю. Они знают ситуацию, но молодость и дерзость берут свое. Они активные, раскрепощенные, смелые. Меня уже отрицают. Другое дело — мастерство. Образования, знаний им пока не хватает, но желание учиться есть. Учим, издаем сборники их произведений. А 21 ноября в Грозном во время выездного секретариата Союза писателей России, посвященного 90-летию Союза писателей Чечни, в наши ряды будет принято десять молодых авторов. Это немаловажный показатель развивающегося литературного процесса в Чечне.

— А в Чечне он развивается?

— На уровне региона — да. Хотя плачевную ситуацию с зарплатами и пенсиями для писателей изменить можно только на федеральном уровне. Но все, что зависит от правительства Чечни, решаемо, вплоть до материального поощрения. У писателей есть хорошее здание, Союз писателей имеет возможность издавать книги чеченских авторов.

И, что немаловажно, мы по заказу не пишем. Мне ни разу никто не сказал, что и как писать. Поэтому я самый независимый писатель и чеченская литература самая свободная в России.

Изгои и их поклонники

— Какое время вашей жизни было для вас самым интересным?

— Самое интересное у меня впереди. Да! Искренне верю в это. А из прошлой жизни самое интересное время — это 90−94 годы, перестройка, развал страны. Тогда после аспирантуры я занялся бизнесом. Попал в поток в самое рискованное и страшное время. Практически анархия. Связи не было, банки не работали, деньги надо было самим перевозить. Хотя у меня был чистый бизнес, но все было непредсказуемо, поэтому три-четыре года я жил, не ночуя в одном месте два раза. Стреляли и убивали за малейший промах. Я выжил только потому, что всегда соблюдал договорные отношения. А если что было не так, уходил в сторону, никогда не вступал в разборки. Потерял, значит, потерял. Искал другой путь и зарабатывал дальше.

Этот период дал мне капитал, без него я не смог бы потом спокойно залезть к себе в берлогу и писать книги. И еще я тогда познал жизнь, людей. Столько перипетий было, столько встреч, дел, переговоров. И все это — в моих романах. Сегодня они — моя интересная жизнь.

— А что кроме романов?

— Лермонтов, горы, реки. Не охочусь, не убиваю, не ловлю. Просто наслаждаюсь величием и гармонией природы. И еще — колоссальная общественная нагрузка.

— Сегодня в России ко всему чеченскому проявляется небывалый интерес. Почему?

— А нас ведь не было. С землей сровняли. А тут — раз, и мы проросли, встряхнулись, стали на ноги, бешено развиваемся, размножаемся. Сейчас, конечно, всем интересно, как это мы из небытия возродились. Ведь уничтожили, истребили, унизили. Слово «чеченец» означало «бандит, изгой». Я знаю некоторых чеченцев, которые в России, к сожалению, изменили свои имена, фамилии, национальность. А сегодня в Европе многие нации постсоветского пространства записали себя чеченцами.

— Встречали таких?

— Конечно! Например, в Брюсселе мне бельгийские сопровождающие представляют одного товарища: вот, мол, ваш земляк, такой отличный парень. Я с радостью обращаюсь к нему на чеченском, он хватает меня за руку, отводит в сторону и умоляет: «Не выдавайте меня, я молдаванин». И обещает хотя бы некоторые фразы выучить на чеченском.

Дорогие мои земляки

— Вы часто бываете в Европе, знаете чеченскую диаспору. Можете ее охарактеризовать?

 — Ее надо делить на несколько частей. Есть те, и их большинство, кто уехал в Европу в самый разгар войны. Не ради куска хлеба, а спасая детей. Это огромная трагедия — бежать в неизвестность, без денег, без документов, без знания языка и без родины за спиной. Сегодня эти чеченцы там адаптировались, выучились, стали врачами, инженерами, полицейскими. Но они сохранили и язык, и культуру, и традиции чеченцев. И эти люди к нам вернутся — образованием, наукой, медициной, деньгами. Уже стали возвращаться. Это закон. Эмиграция на уровне личности — страшная катастрофа, на уровне нации — огромная польза.

Другая часть диаспоры — это чеченцы, потянувшиеся за первыми ради сытой жизни на европейские пособия, выискивающие негатив на родине и кричащие о нем в соцсетях, мечтающие, чтобы здесь у нас случился апокалипсис.

Третьи — небольшая прослойка ленивых чеченцев, которые стали ортодоксальными мусульманами, ничем не занимаются, не учатся, Европу ругают, но пособия получают.

Но, слава Всевышнему, последние две группы не показатели чеченского народа. Показатели — первые, которые счастливы, когда в Чечне мир и благоденствие.