Дагестанская скорая: найти, спасти и помирить

Окраина Махачкалы, складские территории, ветхие здания: здесь ютится махачкалинская станция скорой медицинской помощи. Полвосьмого утра — пересменок. Уставшие медики и водители готовятся идти домой, спать. Врачи и фельдшеры приводят в порядок сумки с медикаментами: заново наполняют их и передают новой смене. Водители моют свои боевые кареты. Только пришедшие на работу и те, кто готовится уйти, различаются между собой как день и ночь. Первые — свежие, с горящими глазами, вторые — помятые, с отяжелевшими веками.

Позывные главной станции, где начинается наше утро, — «Атропин» (еще есть три подстанции — «Лазурная», «Радуга», «Проспект»). Внутри здания идет ремонт. Стоит запах краски, поэтому беседовать проще на улице.

Почему скорая не всегда скорая?

По статистике, в Махачкале и пригородах проживает чуть более 700 тысяч человек, по неофициальным подсчетам, как заявлял бывший мэр Муса Мусаев, в махачкалинской агломерации около 1,5 миллиона жителей.

— Норма бригад скорой помощи на 700 тысяч жителей — 70, у махачкалинской скорой сформировано 45 бригад, из них только 25 врачебных, — рассказывает Фарид Махмудов, молодой главврач Дагестанского центра медицины катастроф, в чьем подчинении находится и служба скорой помощи.

Диспетчерская тоже перегружена. На официальные 700 тысяч жителей положено 28 линий, в махачкалинской скорой их десять. В обычный день на них поступает около 550 вызовов и от 1500 до 2000 тысяч звонков — обращений за советом или вопросов «почему так долго».

— Если одновременно поступило вызовов больше, чем количество бригад, то, разумеется, скорая не приедет быстро. Мы просто не можем! А еще очень много вызовов нескоропомощных, когда люди обращаются не в острой ситуации, — сетует Мухмудов и просит передать всем недовольным работой скорых приглашение прийти и провести один день с медицинской бригадой.

Этим приглашением я воспользуюсь практически сразу же. Пока мы с главврачом беседуем, во дворе остается только один реанимобиль. На нем мне и предстоит провести ближайшую половину суток — вместе с первой бригадой: заслуженным врачом республики Алимагомедом Алиевым, фельдшером Майсарат Омаровой и водителем Мухмудом Насуховым.

Главный врач тем временем продолжает перечислять проблемы городской скорой: никак не соответствующие нормативам большие расстояния, которые приходится преодолевать машинам; улицы без названий и дома без номеров — поиск адреса часто занимает у медиков больше времени, чем помощь пациенту. Больше половины машин — со сроком эксплуатации выше, чем допустимо для скорых. Ну и транспортные неурядицы: стихийные парковки, пробки, не пропускающие никого водители, с которыми врачи пытаются бороться вместе с ГИБДД.

При этом 80% персонала работает здесь уже от 10 до 40 лет, говорит Махмудов.

— Оставшиеся 20% — постоянно меняющиеся сотрудники, те, кто использует нас как ступеньку к лучшему трудоустройству, — объясняет он. — Мы их понимаем: на этой работе задержаться может лишь тот, кто влюбится в оказание экстренной помощи. Да, а что вы удивляетесь? Наша работа может затягивать.

Настало время проверить.

«Доктор, что-то сердце болит»

Первый вызов — и сразу на другой конец города. Номеров на домах нет, так что приходится играть в угадайку и стучать наобум. Угадали. Бодрая 64-летняя Уммукусум открывает нам сама, шустро ходит, но вдруг ее движения становятся медленными, лицо — страдальческим, женщина стонет на каждом вдохе.

Доктор Алимагомед, беседуя, измеряет ей давление — оно в норме. Осматривает, подозревает остеохондроз и воспаление лицевого нерва. В больницу Уммукусум не ходит и никак не лечится. Пациент невролога, но никак не скорой, она получает от Майсарат обезболивающий укол и совет посетить врача. Все это время женщина исправно стонет — пока не забывается, освобождая место для инъекции. Желаем ей здоровья и покидаем больную. На вызов потрачено 20 минут. У этой пациентки мы за утро — уже вторая скорая.

По дороге беседуем.

— Трудности нашей работы — то, что мы все время на колесах, и агрессивные больные. Скандалят чаще всего не те, кому нужна срочная помощь. А удовольствие — адреналин, — отвечает на мои вопросы Алимагомед.

Про адреналин подтверждает и фельдшер.

— Это когда спасти смогли, — объясняет она. — На этой работе задерживаются только те, кто счастлив, когда на глазах больному легчает.

С этим соглашается даже водитель и добавляет:

— Несерьезные вызовы раздражают сильно.

— Такие смешные бывают! — продолжает доктор. — Один раз вызвали нас на укус змеи. Следов укуса нет. Не можем понять, что случилось. Спрашиваем: «Вы хоть змею эту видели?» Конечно, говорит, видели, вот же она — и показывает на дождевого червя обыкновенного. Взрослая женщина!

Адреналиновое удовольствие

Следующие два вызова похожи на первый: нет номера на доме, нет заявленного высокого давления, пациенты переигрывают.

Но вот, наконец, совсем другой вызов. Отравление угарным газом. Как на зло, застреваем на узкой, идущей резко вверх по склону улочке и пять минут тратим на то, чтобы пробраться через хаотично припаркованные автомобили. Алимагомед сетует: таких вызовов очень много, люди часто травятся угарным газом.

Пациенту Мухаммаду 55 лет. Он лежит на диване, очень бледный. Мылся в ванной, где стоит газовая колонка, стало плохо. Очень переживает, что не смог пойти в мечеть. Вокруг суетятся жена и дочка.

Алимагомед измеряет содержание кислорода в крови мужчины, Майсарат приносит баллон с необходимым сейчас газом. Дают подышать и снимают кардиограмму. Жена Мухаммада беспокоится, что он замерзнет во время процедуры, приносит ему еще одно одеяло, укутывает, сидит рядом, держит за руку.

Больному на глазах становится легче. Я чувствую удовольствие.

«Страшнее скандальных женщин только наркоманы»

— Надо же, как женщины вокруг него суетились, — умиляюсь я уже в машине.

— Так они обычно себя и ведут вокруг мужчин своих! — откликается Майсарат. — И скандалят тоже они, и в драку лезут, если показалось, что мы плохо выполнили свою работу. Страшнее скандальных женщин только наркоманы.

Она рассказывает, как последние однажды напали на ее бригаду с ножом.

— Еле убежать удалось, так они еще из окна кирпичами кидали по нам. Вызовы на передозы часто у нас. Такие пациенты уже в машине приходят в себя и сбегают, еще и обматерят — весь кайф мы им, видите ли, поломали.

Ругают докторов не только в наркотическом опьянении. В основном — за то, что долго ехали.

— Можете представить, чтобы мы сами захотели испортить себе рабочий день и специально создали ситуацию, в которой нас ругают, а иногда и бьют? Не ответственных за это чиновников, а нас! — возмущается Алимагомед.

Но страшнее всего для медиков не нервные пациенты, а вызовы на спецоперации.

— В десяти шагах мирная жизнь, а тут — стрельба, пулевые ранения, вытаскиваешь людей из-под пуль, — делится Майсарат. —  И взрывы, особенно когда двойные: на первый набегает много зевак снимать на телефоны, после второго — они наши больные в тяжелом состоянии.

«Она тебе заплатила?»

Очередной из вызовов к откровенным паникерам. Майсарат по просьбе родственницы пациента снимает ей кардиограмму. Уже в машине я удивляюсь:

— Она тебе заплатила?

— Нет, конечно. Мы всегда так: попросит не больной, а его родственники — и им тоже измерим давление, снимем кардиограмму и укольчик сделаем. Нам же не трудно. Все равно пока врач документы заполняет — я свободна. Однажды шестерым в одном доме кардиограмму сняли.

Иногда врачей благодарят, говорит фельдшер: кто конфетами, кто деньгами.

— Если от чистого сердца, мы принимаем. Но это раз-два в неделю, а не так, как злые языки это преподносят.

То, к чему нельзя привыкнуть

— "Атропин", можно нам 15 минут? — это мы так запрашиваем разрешение пообедать. Сегодня обед у нас будет, но так случается не всегда. А просить 15 минут на ужин считается моветоном. Ужинают бригады уже после двух часов ночи.

Мы перекусываем на станции. Только разливаем чай, как по громкой связи раздается: «Первая, срочный вызов. Девушка 19 лет, умирает». Чай не выпит. Садимся в машину. Атмосфера в ней теперь совсем другая.

В дороге не разговариваем. На мои вопросы медики отвечают односложно: «Что-то на голову упало. Мать рыдает, непонятно». Все сосредоточены. Махмуд стремительно гонит по трассе. Едем в пригород, поселок Новый Хушет. Названия улицы и номера у дома нет. «Доедете до „Ориона“, позвоните». Останавливаемся у нужного банкетного зала. Нас никто не встречает. Звоним — неправильный номер. Даем сирену — никого. Звонок на базу — нет, не перезванивали, стойте, ждите. Ждем. 15 минут. Волнуемся, даем сирену. Еще 15 минут. Накатывает раздражение — видимо, вызов ложный. Такое случается до трех раз в неделю.

Наконец, через полчаса «Атропин» передает, что мать перезвонила и повторила номер. Звоним ей. Рыдает, ничего не разобрать, но опытный водитель как-то понимает, куда надо ехать.

Большой новый дом. Но усталый мужчина скорбного вида заводит нас в другой домик на территории двора — маленький, из двух комнат. В одной из них лежит молодой парализованный парень с гидроцефальной головой. Еле дышит. Высохшие, как веточки, руки, закатывающиеся глаза. В соседней комнате громко рыдает женщина — говорить не может, только голосит.

— Четыре года назад сын в море ударился головой о камень. С тех пор такой. Возили в Москву, Ростов. Сегодня вот посинел, — объясняет супруг.

Медики что-то измеряют, ставят капельницу, приделанную к швабре. Алимагомед тихо беседует с отцом. Я не выдерживаю и иду успокаивать рыдающую мать, тем же уже занята и Майсарат.

— Дом большой ему построили, чтобы с женой там жил, — проговаривает немного затихшая женщина, и истерика возобновляется.

Уходим все подавленные.

«По встречке едем, а что делать?»

— Вот это самое тяжелое, когда ты вообще ничем помочь не можешь, — прорывает Алимагомеда. — Смотришь и понимаешь: есть ты тут или нет — ничего не изменится. Думаешь, к этому можно привыкнуть? Нет такого механизма, чтобы на скорой у врача случилось привыкание к людской боли.

Отъезжаем, немного стоим на обочине. Майсарат рассказывает, что тонут в Махачкале часто. В купальный сезон вызовы на пляж бывают от трех до шести раз в день: волнорезов нет, спасателей не хватает, плавают люди плохо, технику безопасности не знают.

Приходит следующий вызов. Несрочная госпитализация. Семья уже договорилась с больницей: там сегодня дежурит их родственник-врач. Скорую вызвали, чтобы не ложиться по очереди. Больной с осложнениями после шунтирования, давление высокое, основания для госпитализации уверенные. Везем.

Пробки. Махмуд показывает высший пилотаж — полдороги по встречке. У меня захватывает дух, остальные привыкшие.

— Где выходит, по встречке едем, а что делать? — успевает говорить водитель. — Штрафуют нас часто, правила же для всех. А потом нас ругает начальство и миллион объяснительных приходится писать. А что нас ругать, главное же — успеть довезти. Эта работа для тех, кого затянуло, иначе не выдержишь. Один водитель у нас проработал полдня, хлопнул дверью машины со всех сил и ушел домой. Устал, говорит, работа у нас невыносимая. А мы выносим, нам даже нравится. У нас сейчас места рабочие редко освобождаются.

После этого вызова наш доктор сам получает от Майсарат пару укольчиков. На работу он вышел больным. За 18 лет на скорой Алимагомед брал больничный два раза, водитель Махмуд за 30 лет — ни одного.

Спасти и помирить

На очередной вызов доктор идет один.

— Там это… дело семейное, понимаешь? Не ходи со мной.

Я понимаю, поэтому остаюсь в машине. Но профессиональное любопытство бьет через край, и я расспрашиваю Майсарат:

— Там драка?

— Нет, поссорились, давление подскочило. На скандалы нас часто вызывают, но, чтобы с рукоприкладством, это редко. А вот поссорились — и плохо или одному, или обоим — каждый день, пожалуй.

Есть семьи, куда бригада ездит регулярно.

— Они нам уже, можно сказать, свои, знакомые, всегда радуются, когда мы приезжаем. Помочь здесь — это помирить. Если продолжится ссора, то опять вызовут. Вот сейчас Алимагомед мир у них наведет и придет.

Полдня наблюдая за доктором, я уверена — он точно справится и с наведением, и, пожалуй, со спасением мира.

«Почему так долго, совсем ему плохо!»

Следующий вызов — как раз про спасение. Поступил от другой бригады фельдшеров, не справились, торопят: «Почему так долго, совсем ему плохо!»

— Махмуд, ускорься, — просит Алимагомед.

Опять напряженная обстановка в машине. Стереотипы о равнодушных врачах скорой оказываются только стереотипами, не едут они к умирающим с шутками и прибаутками. Махмуд привычно творит чудеса экстремального вождения.

Доезжаем. Такой панический ужас в глазах человека я не видела никогда. Мужчина ныряет взглядом в глаза каждого входящего, будто ищет там ответ на главный вопрос: «Я выживу?»

Пациенту оказывают экстренную помощь. Больной боится и ругается: «Не трогайте», «Не мучайте меня», «Не хочу». Пульс — 220 ударов в минуту, врач диагностирует аритмогенный шок. Медики и водитель переносят мужчину в реанимобиль. Гонки по городу — и моментальная госпитализация в реанимацию.

— Как у меня сердце сжалось, когда он, бедненький, сказал жене этой своей: «Детей моих не обижай», страшно стало, что не довезем, — делится Майсарат, пока мы ждем Алимагомеда в машине возле больницы.

Он выходит повеселевший и разом превратившийся из уставшего и пожилого в отдохнувшего и моложавого. Сразу у дверей заявляет:

— А давление-то у него 110 на 80.

Мы все облегченно смеемся. Я опять чувствую удовлетворение. Да, эта работа может быть любимой.

Я покидаю скорую, проведя с бригадой двенадцать часов. У медиков впереди еще столько же.