В гендерном круге

Свисток. По залу кружком бегут парни, десятки ног мельтешат по полу, расчерченному квадратами, как шахматная доска. Пахнет потом. На стенах — черно-белые фотографии спортсменов, чьи гордо поднятые подбородки говорят: «Добился я, добивайся и ты». Живой круг как по команде выставляет вперед кулаки. Удар по воздуху. Еще удар. И только не сразу, а приглядевшись, можно заметить, что в толпе одинаковых черноволосых и быстроногих есть другой, двигающийся иначе — не столь резко, и кулаки держит не совсем так — повыше, чтобы защитить лицо. Это — женщина. Единственная на несколько десятков мужчин.

Круг разбивается на кучки. Кувырки по мягкому розово-синему полу. Под прилипшими к спинам футболками видны позвонки. Кучки разбиваются на группы.

— Избей ее! — кричит тренер.

Единственная женщина отступает, сжав перед лицом кулаки. Худощавый парень, припрыгивая, наскакивает на нее. Она как будто смотрит ему в кадык, но отходит дальше.

— Ты почему не работаешь?! — грубо обращается к ней тренер.

— Я говорю, не могу! — с вызовом, который странным образом мешается с почтением, бросает она.

— Избей ее так, чтобы она разозлилась! Я кому сказал, избей!

Парень, отпружинив выше босыми ногами, наскакивает, бьет. Она резко выставляет защиту. Он толкает ее ногой. Размахнувшись, она отвечает. Атакует. Он отступает. Его кулак приходится по ее лицу. Оба останавливаются.

***

— Уже проходит, — говорит Мадина, трогая глаз. Она сидит за столиком в спортивных штанах, футболке и толстовке сверху. — Я же на ровном месте не могу со всей силы его ударить. Он младше меня и телосложением меньше. Я поддавалась. Тренер ругается: «Чо ты не работаешь?» Один раз он поставил против меня парня, который был выше, больше, мощней. Вот он уже конкретно меня бил.

Вечер. В махачкалинское кафе «Веранда» стекаются посетители, среди которых немало девушек, вылепленных по последней моде — длинные, темные волосы, выпрямленные утюжком до равномерного лоска, надутые у косметолога губы, обтягивающие русалочьи платья, тонко сконструированные брови. Золотые рыбки плавно водят хвостами в больших аквариумах, стоящих посередине затемненного зала. Девушки бросают высокомерные взгляды по сторонам, презрительно надувая губы, когда парни со всех столиков обжигают их взглядами.

Под глазами Мадины пролегают сиреневые тени — от переутомления в спортзале. Она смотрит перед собой, ее ноздри подрагивают. Если не присматриваться, то она похожа на парня. Если присмотреться — на девушку. Если посмотреть дольше — на кавказских принцесс со старых рисунков.

— Я из Ботлиха, — говорит Мадина. — Родилась здесь, мама сюда приехала, хотела, чтобы роды прошли в городе. Я тоже собиралась родить тут, но мои первые роды пришли на две недели раньше. В семнадцать лет вышла замуж. Он — мой сосед, я с детства знала его. Мы раньше общались чисто по делу. На свадьбе моего одноклассника случилась такая ситуация: он подошел ко мне и попросил мой номер. Я спросила: «Зачем тебе?» Сказал: «Мне надо кое-что срочно у тебя спросить». Я сказала: «Хорошо». И на следующей неделе позвонила ему сама со скрытого номера. Но у него «открывашка» была. Он говорит: «Я уже получил то, что хотел» — «А что ты хотел?» — «Твой номер» — «А чего ты хочешь?» — «Это ты выбираешь — общаемся как парень и девушка, общаемся как брат и сестра» — «Как брат и сестра»… Я закончила школу, поступила в сельхозакадемию. И мне пишет какой-то номер: «Добрый вечер». «Кто это?» Не отвечает. Пишу: «До свидания. Не пишите сюда больше». На следующий день он позвонил: «А ты бы за меня вышла?» Я просто промолчала в этот момент. И он дальше говорит: «Ну да, зачем тебе я… Тебе же нравятся спортсмены». Он — худой, высокий. А мне борцы нравятся, накаченные. Ответила ему: «Так тоже не говори. Если родители отдадут, я выйду».

В «Веранду» заходят группы накачанных парней, их быстрые взгляды облетают все столики. Лица девушек каменеют в выражении неприступности. Официантки первыми обслуживают мужчин, даже если те пришли позже женщин. За окнами горят огни. Центр Махачкалы активно живет вечером. Время от времени девушки уходят в туалет, изгибаясь всем телом, стуча по деревянным полам каблуками, шурша подолами длинных, впивающихся в талию платьев, по которым сзади струятся не только глянцевые волосы, но и часто ткани хиджабов, делающих лица точеными. В гуле отдыха, в приглушенном свете, в отблеске золотых рыбок хиджабы кажутся частью туалета — для привлечения дополнительного внимания.

— Честно сказать, я заплакала, когда меня забирали из отцовского дома. Не думала, что буду плакать. Чо там плакать? Если бы куда-то далеко замуж выходила, а так — живем в одном селе. Но новый дом, новые люди, уже по их правилам надо жить.

— Ты была счастлива в браке? — спрашиваю ее.

— Как бы да и как бы нет… Я хочу дойти до UFC, — говорит она, снова сосредоточившись взглядом на чем-то перед собой. — Я хочу пояс чемпионки международной. Иншалла, он у меня будет.

***

— Мадина, ты нервничаешь? — с насмешливой заботой спрашивает крепкий парень.

Мадина бьет кулаками в боксерских перчатках по красной груше. Услышав голос, она останавливается, выпрямляется. Шумно вытирает рукавом нос.

— Я не нервничаю, — спокойно отвечает она, переведя дыхание. — Я напрягаюсь.

— Напрягаться будешь, когда дома хинкал будешь варить, — отзывается тот же парень.

Слышны смешки. Мадина поднимает подбородок и, уперев руки в бока, смотрит на парней, разминающихся на шахматном полу. Так же смотрят на них и чемпионы с черно-белых фотографий на стенах. Входит тренер. Свисток. Пробежка.

Мадина, скинув перчатки, входит в круг. Бежит, вместе со всеми отрабатывая удары вперед. Но если присмотреться, станет заметно: в той части круга, где бежит она — широкоплечая, в свободной кофте, скрывающей гендерные признаки, мужскую резкость, быстро пропитывающуюся потом, начинает разъедать женская пластичность, плавность и отсутствие озлобленности в бросках.

В спарринге одним ударом ноги отталкивает от себя худощавого парня. Тот падает. Она подходит к нему и ласково и грубо треплет по волосам.

— Бои, меня к ним тянет, — подпрыгивая и нанося удары в пустоту, Мадина обращается ко мне. Ее короткая челка прилипла ко лбу. — Но я не могу его в спаррингах бить. Он худой. Это — единственное, что меня напрягает. Я не могу просто так взять и избить человека!

Она убегает, снова присоединяясь к мужскому кругу.

***

— Если бы я работала в полную силу против пацанов, — она берется двумя руками за чашку капучино, поставленную перед ней официанткой в той же «Веранде», — у меня было бы больше опыта, — она отпивает. — Мне кажется, когда я начну выступать против девочек, я их даже не почувствую. Никогда ни один мужчина на тренировках не работал со мной в полную силу.

На Мадине — широкие спортивные штаны и черная футболка. Видно, что постоянные тренировки меняют ее тело, заставляя плечи разворачиваться, а голову наклоняться от привычки защищать лицо и быть готовой нанести удар.

— Он не был похож на наших горских дагестанский парней, — говорит она. — Когда я болела, он мог еду приготовить и в постель принести. У нас так не принято. У нас принято, что парни приходят в гости толпой. «Вставай! Вари хинкал!» А он говорил: «Я на ней женился не для того, чтобы она вам хинкал готовила». Насчет одежды тоже сперва ничего не говорил, наоборот, если мама мне что-то запрещала, он говорил: «Я разрешаю».

Мужчины из-за столиков уходят в молельную комнату. За столами мало остается тех, кто не делает намаз. Впрочем, еще не начался час пик встреч в махачкалинских кофейнях и ресторанах, куда приходят и на людей посмотреть, и себя показать — не только с внешней стороны, но и с религиозно-нравственной. Когда наступает час намаза и муллы заводят свой азан, который в какой-то части города начинается на секунды раньше, а в какой-то — на столько же позже, трудно не заметить — кто верующий, а кто нет. Кто идет в молельную комнату, а кто предается нравственному бездействию, продолжая сидеть за столиком. А здесь на это обращают внимание.

— Потом он поменялся. Не знаю, может, порчу сделали. Мы находили возле дома постоянно пустые яйца. Чтобы порча была, их надо сорок дней возле дома ставить. В Коране тоже написано, что порча бывает, — Мадина хмурится. — Я четыре раза уходила и возвращалась. А теперь зачем возвращаться?..

***

Утром Мадина идет в студию. Подкрашивает брови, рисует на веках черные стрелки. Покрывает короткие волосы платком. Надевает черное платье с прозрачными рукавами, завязывает пышный черный шифоновый бант на груди. Мерцает пристегнутая к нему крупная брошь, освещенная круглой студийной лампой, от которой в темных глазах Мадины появляются белые кольца. На губы ложится помада. А на лицо — полунасмешливое выражение.

Мадина делает селфи. Фотографии выкладывает в инстаграм. Они чередуются со сделанными в спортзале, будто показывают двух разных людей. Двух сестер-близнецов, одна хочет стать чемпионкой, а другая — быть принцессой. Но не такой, какие приходят вечером в «Веранду». Эта знает, что может перевоплотиться и взять в руки меч, когда захочет. А главное — может захотеть быть другой, ведь ее цель не зависит от того, как она выглядит.

— Мне самой нравится краситься, — говорит она. — И это, наоборот, логично. Я могу быть в зале с пацанами наравне, а выйдя из зала, стать девушкой. Я легко девушкой становлюсь. Все равно, как бы девушка ни занималась боями, ей хочется мужского внимания. Я его получу, когда снова выйду замуж. А выйду замуж я за того, кто будет разрешать мне тренироваться, — как это и бывает в сказках, она ставит условие. — Но я пока такого человека не встречала. Может быть, в Дагестане вообще таких мужчин нету… Отношения вне брака я себе никогда не позволю. В нас это закладывают с детства. Отец меня не убил бы за это. Потому что он уверен: за него это сделают дядя и двоюродный брат. Мой отец мне доверяет. Он знает, что я тренируюсь в зале, где шестьдесят пацанов. Он сказал: «Хороших тренировок. Ты умеешь себя вести так, чтобы я голову не опускал».

***

В спортивной секции слышен гомон молитвы. Парни шепчут ее в открытые ладони, опускаются на молитвенные коврики. После намаза начнется тренировка. Мадина тоже делает намаз, но отдельно — в другой комнате. Иногда тренировка начинается раньше и прерывается намазом.

Молитва окончена. В ожидании тренера парни разминаются, сидя на полу. Мадина отжимается. На ней — лосины, сверху черные шорты, фиолетовая кофта с длинными рукавами, сверху черная футболка. Она ложится на бок, сцепляет руки сзади, растягивается, краснеет от напряжения.

— Есть парни, — говорит она, садясь по-турецки, — которые категорически не хотят со мной работать в паре. Некоторых я спрашиваю: «Почему ты не работаешь со мной, когда тренер говорит?» «По исламу нельзя», — отвечают. А новенькие сначала думают, что я — такой женственный пацан.

Парни начинают галдеть хором, когда я, зайдя в круг, спрашиваю: усердны ли они так же в учебе, как в спорте.

— Тут практически все работают и учатся!

— А карьеры на спорте строятся!

— Все спортсмены, показавшие себя в большом спорте, — образованные!

— Спорт дает возможность войти в бизнес и во власть! А на одной справедливости в нашей республике далеко не уедешь. Все люди, которые проявили себя в большом спорте, они сейчас на больших должностях.

— Спорт — хороший воспитатель. Если спортом занимаешься нормально, и люди тебя уважают. А уважение можно быстро потерять, — говорит один из парней, который предварительно, перебив всех, успевает сообщить, что прочел много книг, а еще совсем недавно увлекался литературой по НЛП. — Особенно сейчас, — продолжает он, убедившись, что прочно перехватил слово, завладел вниманием — и кружок слушает его. Слушает и Мадина, сидящая за кружком одиноко в углу на синем квадрате, — сейчас, когда бывшее раньше плохим вдруг становится хорошим. Вот наглядный пример — наша молодежь, наши женщины. Если бы раньше в Дагестане услышали, что наши женщины будут надевать штаны, такое было бы для наших людей дико, — говорит он, и Мадина мечет в него взгляд из-под черных бровей. — Наша молодежь так испортилась, что традиционного в ней ничего не осталось. Ребята курят, пьют. А спортсмены, — говорит он другим голосом, — они занимаются спортом.

— Как вы относитесь к тому, что девушка занимается спортом вместе с вами? — спрашиваю их.

Пауза. Ропот. Косые взгляды в сторону Мадины, разглядывающей квадрат под босыми ногами.

— Не женское это дело.

— А если спорт — ее мечта? — задаю следующий вопрос.

— Глупо, если у девочки такая мечта!

— Я бы свою сестру на смешанное единоборство не пустил!

— Мы очень уважительно относимся к этой девчонке, — снова перехватывает слово «нэлпер». — Но мы находимся в нашей республике, и у нас есть определенные взгляды на ее присутствие здесь. Здесь все ребята — мусульмане в первую очередь. И то, что девочка занимается с парнями, противоречит религии.

— А вы! — раздается звонкий, как клинок, вынутый из ножен, голос Мадины. — А вы соблюдаете все предписания ислама?!

Зал погружается в молчание. Даже «нэлпер» не сразу находится с ответом.

— Смотри, — чуть позже спохватывается он, — это уже другой момент…

Усмехнувшись, Мадина опускает голову и снова разглядывает квадрат под ногами.

— А я считаю, что она — сильная личность, — громко и внезапно произносит какой-то худощавый парень.

***

— Свисток даю! — объявляет тренер.

Круг приходит в движение. Тренер, наблюдающий за бегом, держа в руке свисток, знает: если пять процентов из тех фигур, что сейчас передвигаются по шахматному полу, дойдут до большого спорта, то это — хороший результат, очень хороший. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», — частенько напоминает он своим ученикам. Он-то знает, что если человек не ставит себе планку, то результата он не достигнет. И в этом круге у каждого — своя планка: кто-то хочет просто поправить здоровье при помощи спорта, кто-то стать чемпионом Дагестана, кто-то попасть на Олимпиаду. А кто-то — дойти до UFC. Например, Мадина, которой при движении в этом мужском круге приходится преодолевать не только возможности женского тела, но и гендерные препятствия. Тренер знает планку каждого.

Тренер ставит ее в пару с парнем. Тот отступает.

— Я выгоню тебя, если ты не начнешь с ней работать! — кричит ему тренер.

— Я не могу ее бить…

— Оставьте его, да! — жестко отвечает Мадина.

— Я выгоню тебя! — тренер резко показывает на парня пальцем.

Мадина подходит к сопернику и что-то ему говорит, что-то плохое, тихое, запретное. Этого никто не слышит, кроме них двоих. Он вспыхивает. Ударяет ее. Мадина поднимает кулаки к лицу, на соперника смотрят темные глаза. Она двигается пластично. Парень отлетает от ее удара, но удерживается на ногах. Разозлившись, он собирается драться. Она плавно отражает удар. В ее взгляде, обращенном на соперника, нет злобы, нет агрессии, но есть большая концентрация, направленная внутрь. Так смотрят матери на своих детей, когда собираются их наказать.

***

Этим вечером Мадина появляется в «Веранде» с рассеченной и залитой зеленкой бровью.

— Мы играли в регби, — говорит она, — во время разминки. Я у кого-то мяч забирала, меня ударили, то ли локтем, то ли не знаю чем. Я сначала не поняла, что получилось. Потом смотрю — кровь капает. Тренер сказал: «Иди в больницу, зашей и возвращайся». Я пошла, зашила, вернулась и продолжила тренировку.

Мадина пьет кофе. Мимо столика время от времени дефилируют девушки, обжигаемые взглядами парней. Дергают хвостами в воде золотые рыбки, как в сказке готовые исполнить желания надменных красавиц. И кажется, в этом городе, как в никаком другом, знают цену быстротечной красоте, и, если не успеть ею воспользоваться, можно остаться у разбитого корыта, в котором — ни целей, ни планок, ни даже бега в гендерном круге.

— Я не хочу влюбляться, — говорит Мадина. — Если я влюблюсь, это будет мешать моему спорту. Хочу сначала добиться цели. Мне говорили: «Тренер никогда не возьмет тебя. Ты — девочка». Я подошла к нему: «Хочу у вас заниматься». Он отец известного бойца Хабиба Нурмагомедова. Он показал мне на другого человека и сказал: «Он будет тебя тренировать. А я буду приезжать, смотреть…» А когда вчера от тебя прозвучал этот вопрос: как пацаны относятся к тому, что я занимаюсь с ними, — она усмехается, — и они все сказали «нет-нет-нет»… Я знаю, они бы не пустили в зал ни свою сестру, ни свою жену. Просто мой случай — уникальный. Нет в Дагестане такого, чтобы девочка захотела заниматься смешанными боями и родители бы ее поняли. Мама тоже была категорически против: «Зачем тебе это? Может, ты эту мысль оставишь?» А папа разрешил, чтобы я тренировалась. Потому что я — их единственный ребенок, а он хотел сына. У меня нет родных братьев, которым было бы стыдно, что я занимаюсь с парнями. Папа сам отвозил меня на тренировки, когда я училась в школе, и сам забирал. Он говорил: «Только возвращайся с победой».

— У тебя останется шрам, — показываю на ее бровь.

— Думаю, да, — спокойно отвечает Мадина.